Мгновение ока - Йоав Блум

еда и напитки, а потом оглядывал живописные окрестности и вздыхал – то ли умиротворенно, то ли пытаясь унять тревогу. Он вспоминал Ниру: как она чокнулась с ним бокалом, подняв бровь; вспоминал ее тонкую, спокойную, всезнающую улыбку.

Ему и правда пора уже выкинуть эту бутылку.

Могли ли обстоятельства сложиться иначе, если бы он вовремя все понял, или же раскол был неизбежен? Может быть, все братства прошлого – не более чем искусственно созданная общность людей, обязанная своим появлением случаю, слепой судьбе, сведшей несколько человек в детстве или юности? Надежда вернуться в исходную точку не более чем заблуждение. Он положил в рот еще один сухарик и сосредоточенно прислушался к тому, как тот хрустит на зубах. Раньше было не проще. Не было в исходной точке ни волшебства, которое с течением времени развеялось, ни проклятия, грозящего вот-вот сбыться. Ни одна точка во времени не лучше другой, все одинаковы. Просто он этого раньше не понимал.

Йони Бренд лег, пристроив голову на спинку кровати, и закрыл глаза. Он должен завтра отвезти группу старшеклассников в луна-парк. И угораздило же его полгода назад присоединиться к этому волонтерскому проекту… Бренд почему-то думал, что через картинг сможет растолковать им три закона движения Ньютона. Ну что ж, доколе никакая внешняя сила не избавила его от глупого обязательства, он будет двигаться по инерции, пока что-нибудь не заставит его назавтра пожалеть об этом, а потом подшучивать над собой с коллегами. А может, в боулинг их сводить?

Он поднял голову и сосредоточился на экране телевизора. Спустя пять минут отправил свой последний в жизни имейл (с вопросом о правилах парковки возле университета, адресованным секретариату физфака), а потом сел, погасил экран компьютера и задумался, смотреть ли ему дальше мультфильм или взяться за рецензию на статью.

* * *

Биньямин Кроновик, по прозвищу Банкер[2], ловил на себе восхищенные взгляды трех разных женщин и изо всех сил пытался не обращать на это внимания.

– Тут нужен особый склад характера, – сказала одна другой, разглядывая его костюм. – Не думаю, что у меня бы получилось.

– Конечно не получилось, – подтвердила другая. – Меня одна-то с ума сводит. А когда их больше трех десятков и они объелись сладостей, это просто кошмар.

– Ладно, цена вполне приемлемая, – рассудила третья, мама именинницы, – и пока он их развлекает, я только за.

– Кстати, – спросила первая, – а торт содержит глютен?

– Да, – ответила третья, не потрудившись даже посмотреть в ее сторону. – Это же торт.

Банкер, наряженный клоуном, с микрофоном возле рта, в блестящих бисеринках пота, выступивших из-под цветастого парика (приобретен в магазине «Все по пять шекелей»), пытался – не в пример собрату, который расклеился посреди представления, – заставить три с лишним десятка детишек поднимать ручки в такт музыке.

Не требовалось особой наблюдательности, чтобы уже сейчас заметить зачатки социальных ролей, которые дети взяли на себя: этот энергичный, та скромняшка, вон тот хитрюга, еще один почти не старается, другой восторженный, эта с любопытством изучает остальных, тот ждет подходящего момента, чтобы устроить хаос… Банкер (такое прозвище закрепилось за ним еще со школьных времен) любил свою работу – в основном из-за возможности знакомиться с людьми и изучать их. Дети служили всего лишь предлогом. По-настоящему интересными созданиями, вокруг которых можно выстраивать целые истории, были родители, стоявшие в сторонке, уткнувшись в телефон, жевавшие кукурузные палочки, предназначенные для детей, или пытавшиеся, иногда неуклюже, иногда с подозрительной ловкостью, завязать беседу.

Он перечислял в уме в обратном порядке то, что ему предстоит сделать до конца представления: нарезать торт и вручить подарки виновнице торжества, перед этим поставив ее на стул, чему должен предшествовать веселый танец, а перед ним – шоу мыльных пузырей, а еще раньше – викторина для именинницы, предваряемая тремя фокусами, реквизит к которым предлагает любой магазин для волшебников-любителей, а перед ними – «разогрев»: им он сейчас и занят. Порядок неважен на самом деле. Когда дети станут вспоминать праздник, мыльные пузыри перемешаются в их памяти с фокусами, а танцы и все остальное сольются в радостную сумятицу. Мозг не запоминает, мозг отфильтровывает, выбирает, что оставить, а что забыть. Он, Банкер, просто светлое пятно в детском подсознании. Ему нравилась его работа. Другим она казалась наказанием, но Банкеру представлялась чем-то естественным: он проделывал все необходимое на автомате, как за рулем машины, когда едешь домой привычным маршрутом и можешь думать о посторонних вещах.

Умение Банкера думать о нескольких предметах одновременно было – или, по крайней мере, казалось другим – суперспособностью. Уже ребенком он мог слово в слово повторить услышанное в классе, хотя со стороны все выглядело так, будто он рассеянно глазеет по сторонам и строит план по захвату мира. Став взрослым, он развил этот талант до способности вести параллельно два диалога с двумя женщинами, сидящими на противоположных концах барной стойки, и очаровывать обеих, каждую по-своему. К тому моменту, как закончится представление с мыльными пузырями (включить электрический выдуватель над головами детей, объявив, что победит тот, кто лопнет больше всех пузырей, – кстати, победа будет общей), он уже угадает, кто из мамаш состоит в престижной женской тусовке, а кто молча завидует им со стороны; почему трое отцов не разговаривают друг с другом; кого из детей привезли на дорогой машине, припаркованной за углом, и почему мама Тали не сводит глаз с папы Яхели (планирует закрутить с ним роман или подозревает в нем педофила?).

Спустя примерно час, уже сняв костюм и смыв грим, Банкер на несколько минут притормозил у стола с угощениями, чтобы взять печенье, прежде чем ехать домой.

– Напомни мне, – обратилась к нему одна из матерей, – ты папа… Силан? Верно?

– Я очень люблю детей, – отвечал он с улыбкой, – но даже под дулом пистолета не соглашусь завести своего. Я аниматор.

– А… – протянула она и оглядела его снова сверху донизу.

Ему был знаком этот испытующий взгляд. Они всегда приходили в изумление, когда он становился самим собой, одетый в темный жакет, заросший щетиной, не замаскированной гримом, в широкополой шляпе. Удивлялись его глубокому голосу, длинным ногам и большим рукам, уже не прятавшимся под клоунским костюмом. Удивлялись высокому и таинственному мужчине, притягательному, как молодой Джефф Голдблум. Теперь он хотел показать, что может быть и таким.

Женщине хватило двух секунд, чтобы сменить тактику в диалоге.

– У тебя круто получается держать их внимание, – сказала она, подняв бровь.

– Я уважаю их и демонстрирую, что люблю с ними играть, – пожал он плечами. – Это помогает управлять происходящим. – Специально для