Анри Лёвенбрюк - Синдром Коперника

Наконец, вероятно, утром третьего дня, когда я, обессиленный, погрузился в некое подобие сна, меня внезапно разбудили три удара в дверь. Три оглушительных удара, от которых затряслись стены. Я так испугался, что сердце у меня замерло. Но тут же забилось снова. И сильнее, чем когда бы то ни было.

Я поспешно завернулся в белую простыню и зажмурился, скорчившись посреди матраса, покорно ожидая смерти.

— Месье? Эй! Месье!

Я открыл один глаз, узнав голос портье.

— Есть тут кто-нибудь?

Он постучал еще сильнее.

— Вы еще живы? Эй! Месье! Вы здесь?

Я сел на кровати, обливаясь потом.

— Месье, если вы не откроете, я буду вынужден открыть сам…

— Подождите! — закричал я в панике, высунув голову из-под простыни.

— Подождите! Я… Я спал. Я одеваюсь, сейчас выйду!

— Ах, вы здесь! Отлично… Будьте любезны, спуститесь ко мне, вы не оплатили две последние ночи…

Я думаю, этот грубый призыв стал толчком, вернувшим меня к реальности. Как электрошок или холодный душ. Сам того не зная, гостиничный страж вырвал меня из параноидальной петли, в которой я бился уже несколько дней. Впервые с тех пор, как я рухнул на эту кровать, я восстановил связь с реальностью, и это в какой-то мере вывело меня, хотя бы на время, из лабиринта страха.

Я поднялся рывком, подгоняемый сильнейшим чувством вины, направился к маленькой белой раковине в крошечной ванной, полностью разделся и полил тело и лицо мутной, чуть теплой водой. Твою мать, что же ты творишь, что выделываешь? Я яростно оттирал кровавые пятна на руках и на лбу. Мне пришлось ополоснуться несколько раз, чтобы смыть въевшуюся в щетину кровь. Я потер щеку. Ее покрывала жесткая и колючая поросль. Я вынул из рюкзака туалетные принадлежности и побрился. Руки дрожали от страха или от усталости, сам не знаю. Дважды я порезался. Закончив, я положил бритву на край раковины и выпрямился, чтобы посмотреться в зеркало.

Я едва узнавал себя. Словно не видел своего лица целую вечность. Черты заострились, как у ожившего мертвеца. Конечно, без трехдневной щетины ко мне отчасти вернулся мой прежний облик, но все равно я выглядел ужасно. Вообще я всегда терпеть не мог глядеться в зеркало. Может быть, мне не нравилось мое лицо — оно всегда смущало меня: слишком широкий нос, испорченные зубы, круги вокруг глаз, желтоватая кожа заядлого курильщика. Меня мучило ощущение, что это лицо не принадлежит мне. В сущности, я переносил только свои глаза. Большие, синие — их взгляд я мог вытерпеть. Единственное, что казалось мне реальным в моем лице. Что принадлежало мне. Навсегда.

Некоторое время я изучал старую татуировку у себя на руке — я сам не знал, откуда она у меня. Она изображала волчью голову. Я не мог вспомнить ни день, ни повод, некогда заставивший меня ее сделать. Наверняка это произошло в то далекое время, которое совершенно стерлось у меня из памяти.

Опустив голову, я посмотрел на свой живот. Я немного похудел. Но так мало. Когда-то лекарства обрекли меня на вечную уродливую полноту. Одну за другой я обследовал жирные складки, покрывавшие мой желудок. Насколько это тело принадлежит мне? Действительно принадлежит? Я взглянул на свой член. Нелепый, почти мертвый, похоже, никогда не знавший женщины. Возможно, никогда ее не желавший. Вспомнить я не мог. Как назвать мужчиной того, кто лишен желания?

Я поднял глаза и снова выдержал собственный взгляд. Это стало испытанием. Что-то с этим зеркалом не так. Со всеми зеркалами…

К черту нейролептики!

В ярости я подхватил с пола мусорную корзину, резко обернулся, подошел к ночному столику и одну за другой смахнул в нее упаковки с лекарствами.

Хватит! Кончено! Бросаю пить эти чертовы колеса, которые калечат мне жизнь! Лучше сдохну, но с меня хватит. Бросаю.

Минуту я разглядывал пузырьки и коробочки на дне мусорной корзины, потом направился к окну, широко его распахнул и вышвырнул все на улицу. Серебристые пластинки и инструкции разлетелись, словно опавшие листья, и рассыпались по тротуару и по мостовой. С насмешливой улыбкой я издал тихий победный клич.

Вернувшись к умывальнику, я достал из рюкзака чистую одежду и быстро переоделся.

Я не шизофреник.

Переобувшись, вытащил из шкатулки все деньги, положил их в бумажник и, наконец, решительным шагом вышел из этого проклятого номера.

Торопливо спустившись по лестнице, я подошел к портье.

— Мне жаль, что я вас побеспокоил, месье, но я в самом деле подумал, что с вами что-то случилось! — пробормотал он с неловкой улыбкой.

— Сколько я вам должен? — спросил я сухо.

— По двадцать евро за ночь, значит, всего сорок.

Я протянул ему деньги.

— Я, наверное, останусь у вас еще на пару дней, — заявил я.

— Договорились. Теперь-то я вас знаю, вижу, что вы платите, так что никаких проблем. Можете заплатить за все сразу, когда будете съезжать… Вы и меня поймите, месье. Приходится остерегаться…

— Само собой. Спасибо.

Не прибавив больше ни слова, я поспешно вышел.

Глава 21

Августовское солнце заливало бульвар. Жизнь переполняла деревья и людей. Я взглянул на мир. Он выглядел нормальным. Таким нормальным, каким я знал его когда-то. Спокойным, реальным, хотя и окутанным — когда я выбрался из своей норы — легкой золотистой дымкой.

Я зашагал по тротуару, стараясь придать походке уверенность. Легкий порывистый ветерок смягчал влажную летнюю жару, щекотал мою раздраженную кожу. Мимо проезжали равнодушные машины. Сновали мужчины, женщины и дети. Несколько лавок были открыты. Еще не все горожане уехали. Я миновал газетный киоск, витрина которого пестрела заголовками, посвященными теракту; столб электропередачи, покрытый разноцветными афишами и наклейками, приглашавшими на городские праздники и сообщавшими о концертах и интернет-вечеринках, подальше — булочная, распространяющая вокруг заманчивые ароматы сдобы. Прицепленные к перекладинам низенькой зеленой стойки велосипеды, скутеры, мотоциклы ждали своих хозяев. Реальность выглядела безупречной, неопровержимой. В ней не было ничего лишнего. Умиротворенный, я пробирался по этому осязаемому миру, старательно обходя решетки метро и отверстия стоков.

С затаенной мыслью я шел по тротуарам, не сводя глаз с выстроившихся в ряд фасадов. Я пересек несколько улиц, держа сжатые кулаки в карманах, чувствуя себя почти невесомым, затем, через четверть часа, может быть больше, в переулке за площадью Поль-Леото я наконец увидел то, что искал. На стене рядом со входом висела латунная табличка с выгравированной надписью: «Софи Зенати, психолог, второй этаж, налево».