Павел Багряк - Пять президентов

«Вы давали сигнал?» – спросил дежурный.

Он ничего не ответил: он был взволнован и, кроме того, ему было некогда.

Через семь минут его машина остановилась у дома, где живет Дорон. От института до этого дома ровно семь минут езды по ночной улице. Это был тот случай, когда разговор с Дороном должен был состояться не по телефону и немедленно, поэтому он рискнул прийти к нему прямо в дом и поднять с постели. А не прийти не мог: в кабинете лежал труп, надо было предупредить события. Еще через десять минут Дорон выехал в институт. Ты помнишь машину, которая, сверкнув фарами, въехала во двор института, когда мы, допросив дежурного, выходили из здания? Это был Дорон.

– Так что же, Гард, он сказал Дорону?

– Он напомнил ему о направлении поисков Чвиза, сказал о появлении Двойника и об Ирен. И больше ничего. Об открытии и установке не было сказано ни слова! Пока не было сказано ни слова… И у него были для этого существенные причины. Я не знаю точно, какие именно, но полагаю, что самой главной была та, что он боялся стать таким же трупом, как тот, что остался лежать в кабинете… Ведь Дорон мог легко освободиться от автора открытия, считая, что в его руках установка, тем более что повод для этого был самый подходящий…

Затем последовали два вызова: тебя и Чвиза. Старика подняли с постели, и Дорон принял его у себя в кабинете. Понимаешь, если бы можно было повторить все условия, при которых получился Двойник, это стало бы открытием всех открытий! Дорон отлично это понимал. Вероятно, он уже рисовал в своем воображении какого-нибудь кретина, физическая сила которого вполне компенсировала бы отсутствие мозга. Таких кретинов можно было бы делать тысячами и миллионами, это были бы замечательные солдаты, полицейские, дешевая рабочая сила, – черт знает какие перспективы открывала такая возможность! Бедный Чвиз! Теперь он испытывает на себе такое давление Дорона, какого не испытывал даже Миллер. Я не знаю, сумеет ли он воспроизвести эксперимент, который привел к появлению Двойника, но то, что он сам теперь раздвоится, не сомневаюсь. Это будет битва не менее трагическая и не менее кровавая, чем битва двух Миллеров! То, что сказал тебе Дорон, ты помнишь, я повторять не буду. Конечно, он немедленно позвонил Хейссу, и газета на следующий день вышла без моего репортажа. Труп, завернутый в какие-то тряпки, убрали сначала в морг, выдав за нищего. А затем убитого похоронили на кладбище Бирка. Похоронили рано утром, хотя Бирк вот уже шесть лет хоронит только вечером, при свете факелов. Но чего не в силах сделать Дорон!

Утром профессор сидел в своем кабинете, как будто бы ничего и не случилось…

– А что с Ирен? – спросил Гард.

– Сейчас, наверное, уже все в порядке. Она ведь ничего не знает об убийстве, а все ее подозрения и тревоги должно развеять время.

– Фред, ты гениальный сыщик! – сказал Гард. – Как ты все узнал? Ты нашел очевидцев? Видел…

– Дело сейчас не во мне. Это в другой раз. А сейчас… Ты должен помочь! Дай хотя бы совет. Я не знаю, Дэвид, что делать… Или немедленно предупредить мир о случившемся, или… Что мне делать, Гард? Я должен торопиться с решением – пока не поздно, пока еще можно предотвратить катастрофу!

– О чем ты говоришь, Фред?

– Мир должен быть сейчас предельно бдительным, Дэвид. Нам нельзя спать спокойно, мы должны…

– О чем ты говоришь? – повторил Гард.

– Ах, Дэвид, ты никак не хочешь понять, в чем ужас положения! Да, я знаю все, я знаю все про двух Миллеров. Но я не знаю главного: кто из них остался в живых!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРЕКРЕСТОК

1. ГЕНЕРАЛ ДЕЛАЕТ ИСТОРИЮ

Дорон, как всегда, приехал вовремя.

Машина, моргнув стоп-сигналами, ушла за поворот. Ветер тронул придорожные кусты и сдул с пустынного шоссе струю бензинового перегара. Дорон запахнул плащ, плотней надвинул шляпу, тяжеловесным прыжком одолел канаву. Здесь не было и намека на тропинку, однако он уверенно двинулся к прогалу в чернеющем ельнике. Густая роса окропила ботинки и манжеты брюк – увы, ничего не поделаешь: срочная и секретная встреча с президентом имела свои неудобства.

Наконец обозначился силуэт двухэтажного дома с флюгером на островерхой крыше. Пройдя вдоль глухой стены, Дорон распахнул неприметную калитку – кто-то тотчас запер ее – и быстро пересек широкий двор.

Дорогу генералу заступил было охранник, но, узнав, немедленно стушевался. Дорон и на него не обратил внимания.

Он миновал короткий коридор, на ходу снимая плащ и шляпу, и поднялся по деревянной лестнице, застланной потертой на сгибах ковровой дорожкой. Репортеры любили отмечать эту подробность, – вся страна знала, что президент живет скромно и старомодно.

Замкнутое лицо Дорона не выражало ни озабоченности, ни волнения, когда он входил к президенту.

В небольшом зале, обшитом панелями из мореной лиственницы, старческая фигура президента совершенно терялась среди громоздкой, темной от времени мебели. Единственным источником света был сложенный из массивных камней очаг, в котором потрескивали смолистые поленья. Здесь все дышало минувшим веком, и белый телефон с кнопочным диском казался занесенным сюда случайно. Играющие отблески падали на красное сукно восьмиугольного столика, зажигая рубиновые точки в стакане глинтвейна. Президент – щупленький человек с напомаженными волосами и маленькой эспаньолкой – раскладывал гранд пасьянс. Его губы шевелились, словно он разговаривал сам с собой. Бамм!.. – ударили часы в углу.

– А, генерал! – Президент выпрямился в кресле; у него оказались розовые, висящие мешочками щеки и неожиданно живые ярко-синие глаза. – Вовремя пришли. Не знает ли ваша математика способа заставить сойтись этот проклятый пасьянс?

Он энергично стукнул кулачком по разложенным картам.

– Могу дать задание машине рассчитать, – четко сказал Дорон.

– Присаживайтесь, генерал. – Президент махнул рукой в сторону кресла. – Хотите к огню? И, прошу вас, без церемоний. Вы ведь знаете, я сугубо штатский человек, и все военное мне претит. Разумеется, это не касается вас, дорогой генерал.

Дорон молча поклонился, а затем не без усилий придвинул кресло к камину и сел.

– Приступать к докладу?

– Может, стаканчик глинтвейна, чтобы согреться?

– Не меняю привычек, господин президент.

– И напрасно. Совершенно напрасно, генерал. Маленькие слабости делают нас человечней. Докладывайте.

Дорон покосился на шлепанцы президента.

– Как я сообщил телефонным звонком, – сухо сказал он, – дело имеет чрезвычайную государственную важность. Речь идет об установке, работающей по принципу…