Павел Амнуэль - Что там, за дверью?

— Я упала с лестницы и умерла, — сказала Кэтти каким-то пустым голосом, и Мейсону захотелось прижать девушку к себе, не позволить ей плакать, не позволить вспоминать. Если уж она начала вспоминать прошлое, пусть вспомнит лучшее, что было в ее жизни, должно было быть, не могло не быть…

— Как хорошо иметь свой замок, — сказал Мейсон, — и множество слуг, и угодья, и предков, которые…

Чем могли заниматься предки Кэтти, кроме войн со своими врагами? Не сельским же хозяйством, на самом деле…

— Ты вспомнишь, — сказал он. — Если ты начала вспоминать, то вспомнишь теперь все. Это как кинолента, которую показывают с конца.

— Кинолента, — повторила Кэтти, и Мейсон подумал, что она не знает значения этого слова, откуда ей знать?

— Это, — начал он, — пленка из пластика…

Откуда ей знать, что такое пластик?

— Не нужно объяснять, — улыбнулась Кэтти. — Я знаю, что такое кинолента.

— Да? — поразился Мейсон. — Но ведь… Кино появилось три с лишним века спустя после…

— Наверно, — просто сказала Кэтти, — я знаю все то, что знаешь ты. Я чувствую тебя, понимаешь?

— Ты можешь читать мысли? — поразился Мейсон. Ему ни разу не пришло это в голову, хотя, если вспомнить, Кэтти уже поражала Мейсона странной осведомленностью — она, например, знала о том, что жена ушла от него, она не говорила об этом, но Мейсон почему-то чувствовал, что она все знает — по ее поведению, по тому, как она с ним держалась. Знала — точно.

— Мысли? — переспросила Кэтти. — Нет, не думаю. Это другое. Понимание. Мысли — поверхность разума. А я знаю тебя таким, какой ты внутри.

— Какой же я внутри? — пробормотал Мейсон.

— О… Хороший. Светлый. Добрый. Честный. Немного эгоистичный, но не больше, чем другие мужчины.

— Другие? — вскинулся Мейсон, укол ревности оказался для него неожиданным и потому болезненным.

— Ну… Мне так кажется, — сказала Кэтти и протянула — ему руку. Он в ответ протянул свою, и, как они уже привыкли, возникло течение; то ли электрическая, то ли другая какая-то энергия перетекала от нее к нему, от него к ней, так они и стояли, ощущая себя единым целым и вообще чем-то единственным в обоих мирах.

Утро, как всегда, пришло неожиданно.

— Мне пора, — сказала Кэтти.

— Ты…

— Приду ли я? Конечно, как ты можешь сомневаться? Для меня пройдет миг, и я опять буду здесь. А для тебя время течет иначе. Не беспокойся, если не застанешь меня следующей ночью. Приходи ко мне. Слышишь?

— Я люблю тебя, Кэтти.

— Я люблю тебя, Джош…

За два дня до сочельника снег лег на поля плотным метровым одеялом, дороги занесло, и даже главную магистраль от Манчестера пришлось расчищать с помощью снегоуборочных машин. Почти сутки Ингберчуэрд оставался без связи с внешним миром — телефонную линию исправили только к вечеру.

Строители, естественно, не приехали, но Мейсона это уже не очень и беспокоило: в последний рабочий день было сделано главное — окна застеклили, в двери врезали замки, и, хотя внутри замка было все еще пусто, гулко и холодно, он мог уже ввести в дом свою невесту, закрыться на ключ от всего мира, остаться наедине…

Он думал о Кэтти как о невесте не первый день, понимал, конечно, безумие этой мысли, но не мог думать иначе. «Невеста перед Богом», — говорил он себе, и хотя в Бога, в принципе, не верил, но разве сама Кэтти не была доказательством того, что есть высший мир, и есть силы, недоступные воображению, есть душа и есть дух, и разве любовь не является высшей духовностью — прежде чем соединить тела, люди соединяют свои души, становятся одним целым, как он и Кэтти, и значит, она действительно его невеста, потому что…

Дальше его мысль прерывалась, он не привык думать слишком долго, ему было достаточно ощущения того, что он все делает правильно. С этим ощущением Мейсон и позвонил Оливии в Бирмингем. Она, как обычно, не пожелала с ним разговаривать, и Мейсон передал ей через отца, что на суд не приедет, слишком много здесь у него дел, но пришлет адвоката, молодого Сандерса, и пусть Оливия не думает, что ей удастся раздеть его до нитки, Сандерс сам кого хочешь разденет, так что…

Положив трубку, Мейсон поднял ее опять и позвонил Барчу.

— Как вы там? — воскликнул подрядчик. — Я тебе звонил, Джош, но линия не работала.

— Да, у нас были проблемы…

— Стройку отложим теперь месяца на три, — сказал Барч. — Контрактом это оговорено. Зато, как только станет возможно, я все закончу за месяц.

— Да-да, — нетерпеливо сказал Мейсон. — Я только хотел узнать: там внутри холодно, а электричество не подключено. И газа нет.

— Конечно, мы еще не оформили документы…

— Так я вот спрашиваю: если поставить переносную печь в холле первого этажа, это не приведет к пожару?

— Ну, ты даешь, Джош! — воскликнул Барч. — Что тебе там делать в такую…

Он замолчал на полуслове, и Мейсон понял, что кое-какие слухи наверняка дошли и до Барча. Интересно, он думает, что Мейсон совсем спятил или только немного помешался на старине и призраках?

— Вообще-то, — сказал Барч после недолгого молчания, — там еще нет панелей на стенах и полы не застелены, так что если ты даже устроишь пожар…

— Не устрою, — пообещал Мейсон.

— Если спалишь дом, — сказал Барч, — не требуй с меня возмещения убытков. Хорошие печи, кстати, есть у Гриссома, если, конечно, у него еще не закончился запас. Многие сейчас…

— Хорошая мысль, Сэм, — сказал Мейсон и положил трубку.

В тот же день он перевез в замок свою кровать, купил в магазине Гриссома переносную печь, которую можно было топить бензином, вывел трубу наружу через кухонное окно, и к полуночи в холле стало если не тепло, то, во всяком случае, вполне терпимо.

Он ввел Кэтти в замок, когда над восточным горизонтом появилась багровая от смущения луна, запер за собой дверь и произнес давно заготовленную фразу:

— Это твой дом, и это твой муж перед Творцом.

Он зажег десяток свечей и расставил их по углам, чтобы освещение было относительно равномерным. В мерцающем свете Кэтти тоже замерцала, как рождественская игрушка, как снежная девушка, подруга Санта Клауса.

— Сегодня Рождество, — сказал Мейсон, — ты понимаешь, как это важно — войти в свой дом в рождественскую ночь?

— Да, — сказала Кэтти. — Вот здесь я лежала, когда упала с лестницы.

— Не здесь, — мягко поправил Мейсон. — Того замка давно нет, даже развалины не сохранились. А это наш с тобой дом. Здесь тебе будет хорошо. Ты сможешь теперь приходить прямо сюда?

— Конечно, — сказала Кэтти. — Теперь только так и возможно.

Мейсон поднял с пола принесенную еще днем бутылку шампанского и выстрелил вверх пробкой. До потолка пробка не долетела. Из одного бокала Мейсон выпил сам, а другой поднес ко рту Кэтти, и она пригубила.