Евгений Дембский - Властители ночи

Мне показалось, что она хотела добавить: «Писателя, находящегося в творческом тупике».

— Может быть. Скажи лучше, что так возбуждает Монти, когда ты ерошишь мне волосы? Может, сделать так еще раз?

— Хочешь, чтобы он прыгнул к нам и снова сработала подушка?

— Он не приводил в действие подушку в машине, — терпеливо ответил я. — Он просто выскочил из-за угла и неожиданно бросился на передний бампер, будто хотел его укусить, а «бастаад» перепугался и включил пневмобампер.

— То есть, как я говорила, — подушку?

— Да, но ту, которая предохраняла машину. «Бастаад» испугался.

— Да уж, Монти разве испугаешь!

Словно понимая, о чем мы говорим, пес заскулил на заднем сиденье.

— Не будем плохо говорить о нем в его присутствии. Представляешь, как он может себя чувствовать?

Она ущипнула меня за бедро. Я тоже заскулил и замолчал.

Мы подъехали к заведению Тэддиуса. Пес отправился на задний двор навестить сестру и повозиться с костями, мы же уселись в отдельной кабинке и в течение часа сражались с паштетом, форелью в горчично-масляном соусе, кислым свекольником, потом была лазанья, а в завершение — тортик из мороженого. Честно говоря, за время обеда мне дважды хотелось его прервать, демонстрируя собственную силу воли, но Пима объяснила, что мы можем завтра с самого утра отправиться на озеро и провести там целый день, а это в любом случае восстановит кислотно-щелочное равновесие организма. Возражать я не стал. Мое равновесие было нарушено давным-давно, Пима же могла спокойно объедаться — на ее талию и бедра это никак не влияло.

Слегка осовевшие, мы возвращались домой. Монти сыто облизывался на заднем сиденье. Ему вдоволь доставалось костей и мясных обрезков, и он пользовался этой возможностью так, словно был трехглавым драконом.

— Интересно, как там ребят кормят… — тихо сказала Пима.

— Наверняка хорошо, — помолчав, ответил я. Мы ехали молча. Впервые мы расстались с нашим сыном столь надолго, на семнадцать дней, из которых прошло только шесть. Я открыл было рот, но не спросил Пиму, скучает ли она. Вместо этого я предложил послезавтра съездить навестить его в лагере. Предложение было принято с одобрением, но что-то в голосе Пимы заставляло предполагать, что она размышляла над ним уже пять дней, и если бы не я, самое позднее завтра сказала бы мне об этом либо завела разговор так, чтобы я предложил это сам.

Когда мы вошли в дом, я кое о чем вспомнил. Подойдя к лежанке Монти, я присел перед ним и со всей силы потер волосы пальцами.

— Ты не боишься… — начала Пима.

— Нет, ничего у меня не выпадет. Этот новый укрепитель волос, «ИКО-двенадцать», стоит своих денег. Волосы у меня теперь как проволока. Никогда не были крепче.

Я посмотрел на пса. Он с некоторым интересом смотрел на меня. Я повторил процедуру. Монти вскочил и уставился на меня, наклонив голову. Я потер волосы еще раз. Теперь он забеспокоился, но странным образом — приподнял верхнюю губу, в горле у него задрожала какая-то струна. Я не стал его больше волновать, погладил по голове и пошел в гостиную. По пути ко мне присоединилась Феба. Она толкнула меня носом в руку и тихо заскулила. Я растерянно посмотрел на Пиму.

— Знаешь, она, кажется, извиняется за поведение сына…

— Кажется? — фыркнула Пима.

Я сел на диван. Феба положила голову мне на колено. Я гладил ее и думал, думал. Потом набрал телефон рекламного агентства и продиктовал объявление в несколько газет. Больше мне делать было нечего. Я потягивал пиво и слушал близнецов Ди Ди. У одной из них голос был мягкий, у другой — кристально твердый и чистый. Или наоборот. Они успокаивали меня и умиротворяли. И при этом чертовски интриговали.

— А в самом деле, почему ты их слушаешь?

— Гм?.. Во-первых, их две. Никто не знает, кто из них каким голосом и когда поет. Они — одна личность в двух телах, и это интригует. Во-вторых — их пение меня успокаивает.

— Понимаю. — Пима кивнула. — И их две, то есть больше, чем тебе нравится. А я люблю слушать тот русский военный хор…

Мы сидели, прижавшись друг к другу, радуясь приятной музыке и просто жизни. Потом Пима пошла в ванную, а когда она вышла оттуда с лицом, раскрашенным как на Хэллоуин, я понял, что она не будет ждать меня в спальне. Так что я позволил сестрам Винни и Винни Ди Ди очаровывать меня еще почти три часа.

Где-то около двух я перестал бороться со сном и задремал на диване вместе с Фебой.

В пятом часу я дотащился до кровати с онемевшей шеей и пальцами правой руки. Я вспомнил прочитанную несколько недель назад повесть о человеке с двумя правыми руками; одна была правая, другая — правая, которая левая… Я не мог только вспомнить, откуда у него взялись две правых. Может, это вообще не объяснялось в повести о планете Ангела-Хранителя? Я заснул без труда, лишь в последнее мгновение решив запомнить, что мне приснится.

«Мне снилось, будто я ем зеленые помидоры…»

Мое объявление о том, что я собираю интересные, интригующие и странные сны, не вызвало особой реакции в обществе — через двое суток пришло лишь два ответа, один голосом, другой письмом. Я включил воспроизведение.

«Слушай, у меня был очень странный сон. Надеюсь, он стоит той двадцатки. Мне снилось, будто я ем зеленые помидоры. Странно, поскольку я ни за что не возьму в рот подобной дряни, ни в каком виде, даже красные… А в этом сне, понимаешь, жру эти помидоры и жру. Они всё время откуда-то сыплются, такие маленькие, твердые, круглые и скользкие, словно маслом намазанные…. А я с полным ртом оборачиваюсь и вижу, что рядом стоит койка, а на ней лежит такая красавица, что хоть стой, хоть падай! Тогда я хватаю горсть этих помидоров и засовываю ей между…»

Хлопнула дверь, и мой палец с быстротой молнии ударил по клавише паузы. Я облегченно вздохнул, слыша, как Пима, что-то напевая себе под нос, спускается вниз, и нажал клавишу стирания. Меня интересовали отнюдь не рассказы об эротических снах, а… Собственно — а что? Я уставился в окно, но вдохновение обходило мой дом стороной. Ничего не поделаешь. Когда-нибудь благоприятный воздушный поток забросит Музу в мое окно.

Я вывел на экран компа второй ответ.

«Мой самый странный сон был таким. Как-то раз мне приснилось, будто я — древний кассетный магнитофон. Почти прямо из музея. И выглядело это так: я стою внутри этого, как оно там называлось, — музыкального центра? В меня вставлена кассета с симпатичной музыкой, а моим знакомым никак не удается меня включить. Все словно ослепли и не видят клавиши воспроизведения. Ходят вокруг меня, волнуются, поскольку время идет, а они не могут потанцевать — кажется, это была какая-то вечеринка в стиле ретро — и кружат вокруг меня, и кружат. А я ничего не могу сказать, я всё-таки магнитофон, а магнитофоны не разговаривают, и лишь слушаю их беспомощные комментарии и давлюсь от злости, поскольку, будучи магнитофоном, хочу играть музыку, а они не позволяют мне показать, на что я способна. Только и делают, что проверяют кабели и разъемы, и никто не догадывается нажать эту несчастную клавишу. Не знаю, сколько длился этот сон, но я проснулась от боли в горле — словно я пыталась прокричать им инструкцию, но не могла. Врач определил перенапряжение голосовых связок, хотя я не издала ни единого звука. Я знаю это наверняка, иначе я разбудила бы сестру, которая спала в той же комнате, а сон у нее такой, что ее будит даже комар.