Творец - Ольга Рубан

Она ежедневно штудировала социальные сети Свиноматери и, хоть её и корёжило от обилия радостных и совершенно бездарных фотографий счастливого Свиносемейства, но, в то же время, она испытывала облегчение. Ликуся ошиблась насчет беременности. Свиномать была просто потасканной, толстой матрёшкой с отвисшим брюхом, необъятными грудями и скошенным безвольным подбородком. Уверенность, что Женя наиграется и вернётся, росла и крепла. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю. Какой мужик сможет выдержать такой контингент и не свихнуться?!

Она по очереди пытливо изучала и подсвинков. Чувство яростной ненависти было ей знакомым, родным, но впервые оно было направлено на кого-то, кого она лично не знала. До сих пор её объектами становились какие-то простые, понятные индивиды, которые вольно или невольно покушались на Сонино жизненное пространство. Родители, брат, бабка, соседки по общаге, редкие воздыхатели или особо надоедливые, набивающиеся в друзья клиенты.

Но впервые в жизни кто-то покусился на её жизнь дистанционно, исподволь, и от этого захлестывающая её ненависть была раскрашена доселе неведомыми ей беспомощностью и растерянностью, но, в то же время, приносила и своеобразное удовлетворение. Наконец-то у нее появилось что-то общее с остальным человечеством, которое ненавидит не просто так, а потому, что! Более того источник ее извечной ярости вдруг перестал беспорядочно фонтанировать, как садовая поливалка, а нашел, наконец, свою долгожданную законную цель и устремился к ней единым могучим потоком…

Самая мелкая — полугодовалая Маргарита, с зеленой соплёй под носом. Эта сопля будила уже увядшие воспоминания о младшем брате, которому, она с первого взгляда дала прозвище «слизняк» и не раз до крови получала от матери и бабки по губам, когда, забывшись, называла его так прилюдно.

Следом шел Михаил. Дебиловатого вида пятилетка, с курчавой и редкой, словно перебравшейся с чьего-то лобка, рыжей шевелюрой. Ознакомившись с биографией его отца, Соня прониклась еще бо́льшим омерзением к его матери. Она могла допустить, что что-то привлекло её в этом невзрачном, с гнилыми зубами, рыжем уголовнике. Она охотно допускала и то, что понятия этой женщины о контрацептивах не выходили за рамки «постучать по деревяшке и поплевать через плечо», а то и отсутствовали вовсе, но она никак не могла понять, почему же она не сделала аборт в ту самую секунду, как поняла, что залетела от него?!

Первоклассница Юлия также была лишена харизмы. Пухлявая, белобрысая с деревенским круглым лицом и пустыми, бараньими глазами. Без сомнения, послушная и усердная, но с полным отсутствием мозгов и смекалки, а потому получающая от сердобольных учителей свои несчастные тройки исключительно за усердие и послушание.

Тринадцатилетняя Елизавета рождала у Сони и вовсе странные эмоции и ощущения. Все девочки в этом возрасте омерзительны. Веером распространяют вокруг себя бурлящие в них гормоны созревания и нарочито усиливают их эффект подручными средствами — небрежно размазанной по пухлявой физиономии материнской косметикой, дурацкой завивкой, вызывающей одеждой. Лизе, в силу ограниченного достатка семьи, многое из перечисленного было недоступно, но от этого её стыдливые потуги подчеркнуть свою трансформацию выглядели ещё более бесяще и жалко. Елизавета вызывала в Соне что-то сродни садистского вожделения, которое прорывалось на поверхность в одолевающих ее безумных снах, где она творила с мерзкой девчонкой такие чудовищные вещи, о которых сразу после пробуждения старалась как можно быстрее забыть.

Самым старшим из свинят был семнадцатилетний Василий. Классический ПТУ-шник. Рахитичный, хилый, прыщеватый, с кривозубой презрительной усмешкой и, несомненно, полными карманами семечек вперемешку с высыпавшимся из стреляных сигарет табаком.

Все дети внешне были разными, но ни один не походил на мать, что, в который раз подтверждало слабость её крови и воли. Да, они были разными, но поголовно несли характерные для неблагополучной семьи черты — какую-то внутреннюю вялость, убогость, покорность, словно внутри их ещё до рождения была установлена программа на непременное раннее уничтожение или же, наоборот, долгую, полную неудач, несчастий и лишений жизнь. Ещё не известно, что хуже…

Она пыталась представить в этом ущербном, отсталом и веющим безнадёгой обществе своего Женю и не могла. Что может её муж иметь с ними общего? Воображение рисовало тошнотворные, невыносимые картины жалкого семейного быта, которые он в непонятном, исступленном экстазе описал ей в тот страшный вечер. Семейные посиделки перед телевизором? С этими людьми? Отводить в музыкалку или на танцы кого-то из этих, заклейменных печатью неудачников, туповатых детей? Ночи в одной постели с этой корпулентной, потасканной бабой? Наволочки из одного древнего комплекта, простыня с заплаткой от другого, ситцевый, дешёвый пододеяльник — от третьего… Тыркаться в ту самую дырку, в которую до него тыркались всякие уголовники?

Не помогали даже редкие фотографии, на которых в общей куче появлялся сам Женя. Мнилось, что оказался он там, среди безнадёжного свиносемейства, только в результате неумелых манипуляций с фотошопом. И это вновь и вновь вселяло надежду. Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то через месяц точно.

А когда он вернётся, то его будут ждать и её прощение, и вкусный ужин, и жарко натопленный камин, и сладкая тишина. И, конечно, она, Соня, в своем лучшем белье из английского шелка. Только сперва она заставит его принести справку от венеролога…

А потом, спустя полгода, в один из ветреных апрельских дней, мир вокруг Сони окончательно развалился. На Свиномамкиной страничке появилась переливающаяся блёстками, слащавая картинка с окружённым ангелочками младенцем. Если Свинья и стучала по дереву (что сомнительно), то это снова не сработало.

А ещё через несколько дней Женя подал на развод.

Три месяца назад

«… яркой вспышкой выделяется выставка Софьи Шароновой, прошедшая в минувший вторник в центре им. Марка Шагала. Гиперреализм — не совсем верное слово для невероятных полотен и скульптуры этой одарённой художницы, но другого определения искусствоведы пока не придумали… Можно ли назвать Софью последовательницей Рона Мьюека и Бернардо Торренса? На наш взгляд, общего у них лишь изумительная фотореалистичность, но работы Шароновой наполнены недоступным её именитым предшественникам внутренним светом.

«Зеркало души» — прекрасное название для экспозиции, ибо не исключительно точная детализация, а именно человеческие глаза занимают в ней центральное место — светоч добра, мира и святости.

Пожилой мужчина, читающий книжку внуку; женщина, с мечтательной грустью навалившаяся грудью на плете́нь; подросток, бережно прижимающий к груди щенка. Эти скульптуры поначалу теряются в переполненном зале, производя впечатление живых, и тем более волнительным является для зрителя открытие, что искрящаяся добром и внутренним светом фигура рядом — отнюдь не сошедший с небес на выставку Святой, а творение рук земной женщины. Неодушевленное