Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1 - Елена Владимировна Кисель

бы это было не у всех. Ну… или не каждую ночь. А тут… тут у всех и каждую, во-о-о…

Морстен, кажется, готов надуться, поскольку к нему не относятся серьёзно.

— И-и-и я спрашивал. У многих. И у Велкинсона.

— Велкинсону можно верить. Вчера он рассказывал мне о всекайетском заговоре единорогов. И о тайном правительстве, в котором сплошь терраанты. Нами правят терраанты, господа! Правда, так и не ответил, какого чёрта вирского они так часто повышают налоги. О, к слову, он утверждал, что Эвальд Шеннетский — тоже из этих. Просто маскируется хорошо.

— Постой, постой, отец, — какая муха укусила нынче Лайла? — Я хочу послушать про Игру. Что сказал Велкинсон?

— Что это… это старая традиция. Игра уже была, когда он сюда пришёл. На самом деле — это игра в «не-засни», во-о-от. Как салочки, только со сном.

Тут он видит, что мы сражены его выводами. И принимается объяснять, снисходительно улыбаясь:

— Нужно лечь в кровать. И не спать всю ночь, во-о-от… то есть, может быть, и не всю ночь, но до «особого часа». Тогда появится фея — как в сказках, в красивом платье… Ну, то есть не фея, не по-настоящему, а это Игра, понимаете? Там кто-то… в виде феи… во-от, в платье. И тут нужно сказать: «Я не сплю, я тебя вижу!» А тогда уже она тебя за руку отведёт к призу.

— Я-то думал, розгой отходит, — хмыкает Лайл. — За злостное несплямство. А приз у нас что?

Что-то очень хорошее, прямо-таки замечательное («во-о-от»). Как праздничный стол. Или полная комната игрушек для тебя одного. Или, может, какие-то особые лакомства.

— Ага, а за доброй красивой феей придёт злая, в лохмотьях, с похмелья. Как учнёт грязной рукой хватать за всякое проигравших! Если там вообще рука, а не…

— Отец! — пнуть Лайла не получится, он сидит слишком далеко. Но тут же напускает на себя смиренный вид и смотрит в потолок:

— … хвост. Девятеро, простите, какие мерзкие образы в душу просятся…

Морстен, однако, приобретает почти нормальный бледный вид и перестаёт тянуть слова. Раскрывает покрасневшие глаза и раскачивается:

— Это ты… видел такое, да? Потому что я… ну… я…

— Ты видел.

— А… ага… Ну, то есть я спрашивал, да… и мне сказали про Игру… И ночью я решил не спать. Всё лежал, думал… Очень долго как-то лежал…

От его монотонного голоса, от носовых нудных «во-о-от» хочется спать. Смотрю на ребят, которые возятся с солдатиками на ковре. В тумане плавает: лежал… спать не хотел… потом свет… потом… видел фею… в золотом платье… или просто свет от него, и видел, видел…

Лайл веселится как ребёнок. Выспрашивает Морстена: а сколько тот не спал? Была полночь? Или позже? А там точно фея — зубов там, шерсти, хвоста, попытки кусать за бочок… нету? Морстен обижается вяло и замедленно и бормочет, что что-то он видел, просто как-то навалилась усталость и он уснул, а потом уже видел сны…

— А ты уверен, что это всё не было снами?

Сны… сны… хочется в них вернуться, потому что они полны невыразимой прелестью. Каждую ночь я тороплюсь под тёплое одеяло и поскорее смеживаю веки, потому что там будут — тёплые руки, уносящие хандру и боль, и нежный шёпот, и душистые пряди будут щекотать щёки… В сны она приходит в золотистом свете, наверное, так случилось и у Морстена, хотя это странно — не могут же быть одинаковые сны. Надо будет сказать Лайлу, если не забуду. Или если он перестанет говорить. Если он вообще перестанет.

— А почему кровать? Нет, в смысле, если я захочу не спать, я выберу более удобную позу для этого — ну я не знаю, зацеплюсь ногами и повисну вниз головой, прищемлю себе ухо стулом, встану на цыпочки одной ноги и начну балансировать ночным горшком…

— Ха-а-а… Не в кровати… Каждый может, во-от. Говорили, некоторые пытались обхитрить. Ходили там… на стул садились… Эвент сам пробовал. Только всё равно заснул. А никто не пришёл совсем…

— Хех. А всей комнатой не договаривались ходить и не спать? Ну хоть бы и болтать всю ночь? А хотя понимаю, все эти ванны с грязью малость расслабляют, где уж там не спать. Да и мы не мальчики всё-таки, а? Проблемы со сном, проблемы со зрением, проблемы с памятью…

Проблемы со сном. Лайл сказал не к месту. Разве они у него есть? Или у кого-то? Хотя старый Найви ворчал вчера: «Старику не спится, Хозяюшка шасть, а вот не спится, опять ходить ночами, что ль». Проблемы со сном, проблемы со зрением, проблемы с памятью, ха…

Что я не увидел? И не вспомнил: Что-то такое, что должно быть, потому что должно быть всегда.

Что-то такое естественное, простое, как поцелуй, и при воспоминании об этом ныло сердце, а теперь совсем не ноет, совсем спокойное… что-то…

— Нет, я серьёзно. Я ж понимаю, каким секретом делишься, я прямо готов, ну я не знаю, печеньице Полли вечером тебе уступить, от себя отрываю. Слушай, а старина Велкинсон, или с кем ты там говорил… они не поведали тебе, как у этой Игры с победителями?

Мы сидим у оббитой весёленьким ситцем стены. Лайл шутит. Морстен мычит. В комнате и в соседней резвятся взрослые в коротеньких штанишках. Вернувшиеся в сияющее детство. Исцелённые от боли неведомым, но сильным лекарством. И голоса радостные, и хорошо, хорошо… хочется улыбаться. Или спеть песню. Написать в дневнике что-нибудь пафосное и одновременно шутливое — о несуществующих тайнах. И украсить, конечно. Нарисовать корабль, подписать «Безмятежность»… нет, лучше дорогой профиль на полях. Или просто портрет — портрет Гриз, чтобы смотреть на неё, улыбаться ей: алый отлив каштановых волос, вытекающие из них шпильки, поворот головы, и улыбка, только вот я не помню…

Осознание бьёт в меня молнией.

Разрывает всё моё существо внезапной тишиной во время шторма.

Заставляет оледенеть внутри, а потом зайтись в отчаянном, неверящем внутреннем крике.

Я не помню её лица.

* * *

— Что вы со мной сделали⁈

Мортиан Тройоло приоткрывает рот. Одна из пуговиц его жилета рисует блестящую дугу, отлетая. Должно быть, я слишком сильно трясу его: он качается у меня в руках, будто мыльный пузырь. И посвёркивает светлая, будто платиновая бородка, и что-то детское внутри хочет расхохотаться…

Охает, придавленное чёрным горячим валом.

— Что вы сделали со мной?