Андрей Рубанов - Хлорофилия

Ознакомительный фрагмент

Взрослея, Гарри постепенно менялся, и не в лучшую сторону. К моменту окончания школы их крепчайшая детская дружба уже выглядела необязательным приятельством. Они не поссорились, просто взаимно охладели. Годунов отдалился от всех, стал нервным, нетерпимым, отвратительно насмешливым. Мог устроить скандал в самой теплой и интимной компании. Полюбил выпить и заимел обыкновение приставать к чужим девчонкам. Иногда говорил Савелию, что пишет роман, который сведет с ума весь мир. На что Савелий резонно замечал, что роман молодого писателя Гарри Годунова прежде всего сведет с ума самого Гарри Годунова. В ответ обычно неслись ругань и саркастические афоризмы.

Через год восемнадцатилетний Савелий стал студентом. И одновременно получил доступ к персональному депозиту. К своей личной доле от миллиардов, ежегодно перечисляемых китайцами за право жить и работать на российской территории.

Оцифровку он прошел заблаговременно. Добрый дядя в белом халате посреди сверкающего никелем кабинета ввел ему под кожу микрочип, невидимый простым глазом. Теперь Савелий мог зайти в любой магазин и взять все, что хотел: сумма списывалась с депозита на выходе из магазина, не доставляя владельцу микрочипа никаких хлопот.

Размер депозита был изрядный, но подавляющее большинство граждан предпочитало экономить. Купить себе вертолет на китайские деньги было нельзя. И квартиру на семидесятом уровне – тоже. Но осесть в статусе мирного рантье где-нибудь на пятьдесят пятом, вкусно кушать, покупать недорогую прочную одежду и посещать кинотеатр – вполне. При известной сноровке китайский депозит позволял полноценно жить, не утруждая себя хождением на службу.

Молодежь отчаянно экономила на самом необходимом, чтобы однажды потратиться на нечто пафосное. Допустим, на винтажное авто с бензиновым мотором. Девушки обычно проходили через бурное увлечение пластической хирургией (во времена юности Савелия как раз входил в моду вспененный силикон), но к двадцати пяти годам охладевали. Наиболее рассудительные, правильно воспитанные, жадные до жизни получали профессию, заработок и со временем выбирались на семидесятые и восьмидесятые этажи.

Но правильных и рассудительных было мало.

На одной из студенческих вечеринок Савелий Герц (в тот год он тоже приобрел старинный мощный «шевроле», ездивший с трудом, но быстро; девчонкам нравилось) впервые попробовал мякоть стебля. Когда хозяин квартиры – точнее, сын хозяев – с азартным восклицанием бросил на стол целлофановый пакет, наполненный зеленовато-бурым желе, компания притихла, затем раздались вздохи, требования немедленно убрать эту гадость и фразы: «Без меня!» Пакет был удален, но спустя два часа хмельной Савелий увидел, что запретная субстанция переходит из рук в руки. К тому времени коллектив собутыльников поредел, свечи погасли, наиболее стойкие играли на понижение (после вина взялись за пиво), дамы либо спаслись бегством, либо уединились со счастливчиками в дальних комнатах.

– Дайте и мне, что ли, – попросил Савелий.

– Не дадим, – ответили ему. – Ты пьяный, а мякоть нельзя мешать с алкоголем. Плохо будет. Тошнота и все прочее. Травоеды вообще не пьют.

– Я не травоед, – возразил Савелий.

– Тогда вообще не лезь, – сказали ему.

Под утро, когда уснули все, включая самых стойких джентльменов, Савелий кое-как очнулся для посещения уборной и обнаружил почти пустой пакет на полу. После некоторых колебаний студент запустил внутрь палец, понюхал, рассмотрел, лизнул. Ничего не понял. Мякоть не имела вкуса и запаха. Отважный неофит покосился на храпящих товарищей, отнес пакет к столу, вывернул наизнанку и наскреб почти полную чайную ложку. Съел. В голове шумело, но Савелий не пил пива после вина, да и вина употребил не более двух стаканов. Он был в порядке, голова работала. Савелий сел на подоконник, коснулся лбом стекла и стал ждать.

За окном в мутном полумраке покачивались стебли, меж ними угадывался соседний дом; горели два-три окна. Даже в самые глухие предутренние часы во всяком доме горят несколько окон, подумал он. Что делают люди за этими окнами, почему не спят? Что мешает им предаваться естественным радостям, из которых сон – самая простая, дешевая и доступная?

Он стал размышлять, почему не спят те, кто мог бы спать. Потом надоело. Вдруг появилось удивительно отчетливое понимание полной бесперспективности самого процесса размышления. Захотелось воды.

«Похмелье, – понял он. – Значит, вчера я все-таки перебрал. Как звали ту маленькую нахальную, которая пыталась обидеть меня, хохоча и называя «бледным»? Разве я бледный? У меня прекрасный цвет лица».

Нашарил полупустую бутылку с водой, выпил до дна, запрокинул голову, потряс над открытым ртом, поймал языком последние капли. Испытал оригинальное легкое удовольствие. Возможно, мякоть начинала действовать. Ощутил бодрость и одновременно сильную лень, причем оба чувства составляли единое целое. Не хотелось шевелиться и напрягать мозги. Хотелось принять вертикальное положение, замереть и прислушаться к себе. Внутри происходило интересное: стучало сердце, сдвигались и раздвигались легкие, желудок и кишечник тоже слали сигналы – впрочем, ненастойчиво. Савелий соскочил с подоконника, прошелся по комнате. Процесс ходьбы развеселил. Это напоминало аттракцион. Очень смешно, странно, немного глупо. Несколько раз пройдясь от стены к стене, устал, но едва замер неподвижно, как все вокруг – стены, воздух, сама действительность – наполнило его энергией. Что-то приятное текло через тело, сверху вниз, а другой такой же ток бежал в противоположном направлении, от ступней к макушке.

Он то ходил, то застывал. Несколько раз пил воду. Времени не замечал. Потом лег и заснул, глубоко и без сновидений.

Новый опыт ему скорее не понравился. Действительно, весь следующий день он совсем не хотел есть и чувствовал бодрость. Зато плохо соображал. Решил даже прогулять лекции. Бодрость существовала сама по себе, ее нельзя было куда-либо применить. Оставаясь неподвижным, он наслаждался, но едва решал дойти хотя бы до ванной комнаты, чтобы умыть лицо, – все вокруг немедленно превращалось в абсурдный мультфильм. Отец, рано вернувшийся с работы, спросил его о чем-то – Савелий только подмигнул и улыбнулся: мол, все в порядке, и я в порядке, и ты тоже в порядке. Потом повернулся к нему спиной и ушел к себе.

Только на вторые сутки все прекратилось. Было смутное желание проглотить еще одну порцию, побольше и в более комфортных условиях – не в чужом доме, меж пустых бутылок, а в собственной комнате, в тишине и уединении, чтобы разобраться в ощущениях. Но Савелий отбросил эту мысль. Мякоть показалась ему чем-то вроде марихуаны. Но если марихуана всего лишь расслабляла нервы, то мякоть стебля действовала по-другому, она изменяла саму личность, намекала на возможность особенной жизни – такой, где нет нужды, проблем, голода, суеты, а есть только безмолвная радостная неподвижность.