Сны разума - Дари Псов

отсутствия стульев мы оба сели на разные стороны кровати, и я сказал, что должен был сказать про опасности проникновения в разум. Вудсворт кивнул.

Я скрестил руки с револьверами на груди.

Закрыл глаза.

И шагнул внутрь.

Театр хороших манер

Щелчок. Вспыхнули свечи, вылизывая края реальности.

Я стоял в самом сердце огромного старинного театра. Потолок терялся в темноте, бархатные шторы свисали с невидимых высот закатом перед бурей, а золотые узоры на них переливались в свете свечей. Запах пыли, воска и старых кулис висел в воздухе, царапая лёгкие. Вдалеке, приглушённо, словно из другого измерения, звучала тревожная, медленно затухающая мелодия. И они. Зрители.

Они сидели в креслах, одетые в безупречные смокинги и платья, их силуэты окружёны мраком. Их лица скрыты, но я чувствовал их взгляды. Жадные, оценивающие. Сотни глаз, наполненных безмолвным осуждением.

Передо мной, в круге света, стоит Вудсворт. Его фигура строгая, как всегда, но теперь он выглядит иначе. Его лицо – белая маска, без прорезей для настоящих глаз, лишь гладкая поверхность, отражающая свет.

– Вам нужно научиться манерам, детектив, – произнёс он с лёгким укором, словно мой учитель арифметики, разочарованный мной. Он щёлкнул пальцами.

Моя одежда исчезла, заменяясь фраком, белой рубашкой и ублюдским галстуком-бабочкой. В идеальном образе правильного джентльмена не было лишь двух вещей. Мои револьверы. Исчезли. Я почувствовал холодную пустоту там, где должны были быть их привычная тяжесть.

– Эй! – я хватаюсь за кобуры, которых тоже нет. Пальцы дрожат, как у пьяницы без бутылок. – Верни их, скотина!

Меня снова обволокла тьма. Пламя вспыхнуло заново. Сцена. Свет. В воздухе, словно титры кино, появилась надпись:

"Детектив входит. Он должен представиться."

Я шагнул.

– Чёрта с два! Мои револьверы – сюда! Быстро! – я не намеревался менять карьеру так резко. Пустота на боках зудела, как свежая рана.

Титры сменились на “Неправильно!” и осыпались пеплом на сцену, шипя, как змеи.

– Он не уважает искусство.

– Он не обучен этикету.

– Следи за осанкой.

– Его манеры… недостаточны.

Голоса накатывали, шептались, хмыкали, приглушённо смеялись влажными и скользкими смешками, будто кто-то водит мокрой ладонью по стеклу. Я сделал ещё один шаг – и теперь видел их.

Гротескные фигуры, одетые с изысканной элегантностью, сидели в креслах, но их позы были неестественными. Их шеи гнулись под тяжестью голов, пальцы дёргались, как агонизирующие черви. Красные мужчины с рогами и моноклями. Жабы, раздувшиеся до размеров человека, в вечерних платьях. Слизи в цилиндрах, держащие бокалы вина, в которых плескалась тьма. Свинолюди в смокингах, отставившие от своей головной массы театральные бинокли и наблюдающие с ленивым презрением. Междусветный паноптикум. Невроз!

– Вам нужно постараться лучше, детектив, – раздался голос Вудсворта, холодный и безжалостный.

Щелчок пальцев. Я вернулся на два шага назад, словно время сдвинулось назад, но память осталась на месте.

"Детектив входит. Он должен представиться", – настаивали воздушные буквы.

Я сказал то, чему научился во время прикрытия работой портовым грузчиком. Хорошо, что Джоселин тут нет.

“Неправильно!”

Щелчок.

– Он дегенерат.

– Смотри в глаза.

– Он ненавидит красоту?

– Ты разочаровываешь нас.

Некоторые демоны начали вставать со своих мест. У одного зрителя в отсутствующей верхней половинке головы вспыхнуло возмущённое пламя. Я невольно схватил пустоту на своих боках. Обсессия!

– Не разочаровывайте наших дорогих гостей, детектив, – раздался голос Вудсворта. – Они очень вспыльчивы.

– Хорошо, – говорю я, выпрямляясь, ощущая всеобщую ненависть ко мне, что в этих мирах смертельно опасно. Взгляды разнообразных глаз пронизывают меня, и на мгновение мне кажется, что стены театра тяжело дышат. Я чувствую, как пыльные занавесы вздрагивают, будто сцена сама судит меня. В царской ложе на бельэтаже кто-то полностью скрытый тьмой медленно, угрожающе постукивает когтем по подлокотнику кресла. Напряжение нарастает, как гул далёкой грозы. – Если это то, что вам нужно…

Я делаю шаг вперёд, поднимаю голову и говорю:

– Я – детектив Декарт Рейнс. И я здесь, чтобы найти правду.

“Правильно!”

Я поймал себя на том, что подсознательно ожидал “Неправильно!” Чёртов дворецкий и его разум. Ладно, побуду дурачком на ниточках, мне не привыкать. Демонический театр начинает своё представление.

Тьма снова сгущается и развеивается, и я оказываюсь на той же самой сцене, но в новом месте. Передо мной – Лонгфорд. Живой, если это можно так назвать. В глазах его нет того стеклянного взгляда мертвеца, что я видел в кабинете. Он выглядит моложе, если к нему можно применять такие слова. Его фигура, высокая и слегка сгорбленная, кажется ещё более хрупкой, тусклый свет сцены отщипывает от него кусочки.

– Вудсворт, – его голос звучит сухо, но в нём есть привычная властность, какая бывает у людей, привыкших говорить, а не слушать. – Тебе нужно донести эти ящики.

Он указывает на несколько деревянных ящиков, которые стоят у его ног. Они выглядят новыми.

– Куда? – тупо спрашиваю я.

– В новую комнату, – отвечает он.

Титры появляются в воздухе, их буквы горят, как угли: "Молчи и выполняй приказы."

Тишина сгустилась. Она давит на уши, на грудь, на сознание. Я чувствую, как зрители сдвигаются в креслах, их шёпот нарастает, скользит по коже, словно ледяные пальцы.

– Молчи и выполняй приказы.

Зрители ждут моей реакции. Я делаю то, что должен, – я киваю.

– Как пожелаете, сэр.

Я наклоняюсь, чтобы поднять ящики, и чувствую, как их вес давит на мои руки. Они тяжёлые, будто внутри не просто предметы, а старые грехи.

– Вудсворт, – снова говорит Лонгфорд, его голос звучит как предупреждение. – Никому ни слова.

– Никому ни слова, – повторяю я, и мои слова звучат как клятва.

“Правильно!”

Демонический театр продолжает своё представление. Тьма снова сгущается, и я чувствую, как пол под ногами меняется. Он бьёт меня под зад, заставляя сесть. Теперь я сижу за железным столом, освещённым единственной лампой, её свет режет темноту и мои глаза. И передо мной – я сам.

Да, я. Тот же плащ, та же шляпа, те же револьверы на боках, но ныне отсутствующие. Квадратное лицо, седина в висках. Но его глаза – мои глаза – смотрят на меня с незамутнённым бешенством, в них нет и капли человечности.

"Вы преступник. Вам нужно признаться."

"Что вы сделали с мистером Лонгфордом?"

"Вы убили его?"

Титры на воздухе горят, как уши святого в борделе, дрожат, налезают друг на друга, словно пытаясь выжечь свои слова в моём сознании. Подавив первичный импульс забрать Захара и Данила, я пытаюсь устроиться поудобнее, но стул подо мной не даёт ни покоя, ни поддержки, словно моя бывшая.

– А НУ ГОВОРИ, ВОНЮЧИЙ УБЛЮДОК! ТЫ УБИЙЦА? – рычу я себе в лицо, явно