Синельников и холодильник - Лях Андрей Георгиевич

Так и хочется начать со слов: «Академик Деркач, вздорный старый козел лет семидесяти…» Но нет, воздержусь, скажем иначе: хотите верьте, хотите нет – в такое не вдруг поверишь – но белорусского академика Деркача звали Ставр Годинович. Я почувствовал, что погружаюсь в сказку все глубже и глубже. Минский кудесник и впрямь смахивал на жреца-друида. Если считать ото лба, то голова его была наполовину зеркально лысой, а вот дальше, начиная с темени, вставал веер грязно-белых волос – словно распущенный хвост потрепанного седого павлина или восход солнца, неумело, но старательно намалеванный первоклассником. При этом косматые брови адепта пономаревской школы оставались угольно-черными. После того, как он не то в десятый, не то в двенадцатый раз, нимало не сдерживая злости пополам с отвращением, сказал мне: «К нашей работе это не имеет отношения», я решил сменить стиль.

– Хорошо, Ставр Годинович (Тьфу ты, почти Днепр Славутич!), поставим вопрос иначе. С вашей точки зрения, то есть с точки зрения теории информационного поля, такая вещь вообще возможна?

Он смолк и на некоторое время задумался. Потом, неожиданно демонстрируя объективность мышления, произнес:

– Да. Возможно… С этого момента я стал его немного понимать. За долгие годы столько разных дураков всех рангов мешали ему делать дело, которое он считал нужным, что бездарно отнимающий время бестолковый мент с бредовыми подозрениями выглядел просто досадной мелочью. Тут же наш борец за идею и показал характер, взвизгнув в конце фразы:

– …но никаких подсадных наседок я у себя не потерплю!

На своем веку я повидал немало бед, выросших из упрямства и дури начальственных патриархов, и тоже начал потихоньку накаляться.

– Ставр Годинович, боюсь, вы плохо представляете себе ситуацию. Если мы сейчас не разберемся с этой историей, сюда пожалует ФСБ, и они будут разговаривать по-другому. Вся ваша группа, включая ту девушку, которую я видел в приемной, через сорок восемь часов окажется в северном Казахстане, под землей, в бетонном бункере, и там вам будет предоставлен полный простор для исследовательской деятельности… на неопределенный срок. И еда, не скрою, будет немного другая.

– У них сейчас на это денег нет, – с мрачной уверенностью возразил Деркач.

– На это найдут, уверяю вас.

– Не те времена!

– Времена всегда одинаковые. Хотите проверить? А наш сотрудник поработает у вас три недели, никому не помешает… и мы закроем дело. Если никого не найдем. Ставр Годинович, да будьте же благоразумны! Вы как-то уж очень сопротивляетесь сотрудничеству с органами. И не смотрите на меня так, не я затеял всю эту чертовщину.

Он посмотрел на меня уже с откровенной ненавистью, потом свирепо ткнул пальцем в кнопку громкой связи, там что-то мяукнуло, но не сработало, и академику пришлось говорить просто в трубку.

– Виктория. Кто из наших на месте? Саша? Пусть зайдет ко мне. Что? Да, конечно… Тогда зайди сама.

Практически мгновенно появилась стильная сложно стриженная пышечка в модных затененных очках. Ставр немедленно оттаял.

– Вика… Вот молодой человек… Заказчик. Интересуется прибором. Отведите его в контору, и пусть Саша ему все расскажет.

Я немного растерялся от этой новоявленной прыти, мои планы выглядели несколько иначе.

– Ставр Годинович, я, вобщем-то, мало что в этом смыслю…

– Ничего, вас просветят, а заодно узнаете дорогу… и можете мне ни о чем не напоминать! – снова фальцетом взвыл проклятый друид и погрузился в какие-то бумаги.

Когда-то это был заводской цех. Там, где разъезжал взад-вперед кран-балка, теперь соорудили галерею, по которой я и шел вслед за Викторией, резво скакавшей на своих рояльного вида ножках; на эту галерею открывались двери бесчисленных офисных пеналов, созданных по бессмертному рецепту общежития имени Бертольда Шварца – с той только разницей, что фанеру, лучший проводник звука, ныне сменил гипсокартон. Само цеховое пространство сверху как две капли воды походило на крысиный лабиринт из учебника по зоопсихологии: прямоугольная головоломка отсеков и закутков, заставленных разномастными коробками, разделенная центральным коридором.

Где-то после третьей двери я сообразил, что другим концом все эти пеналы выходят в соседний, точно такой же цех, и машинально прикинул, что в случае необходимости через такой вот проход-сквозняк сюда можно очень мило проникнуть, минуя все посты и двери. Вывески контор-арендаторов особым разнообразием не радовали – стандартные «монолиты», «градиенты» и «комплект-сервисы», с плюсами и без плюсов, среди них – какая-то одинокая «Альма». Мои клиенты тоже оригинальностью не блеснули, назвавшись «Парамед плюс».

Сидя у выступа балки в гипсокартонной кишке, залитой ненатуральным плазменным светом, и ожидая своего Вергилия, я успел выяснить для себя две вещи. Первая – внешность господина Машковского Ильи Михайловича, которого я, естественно, знал только по голосу, ветхого старичка, увязшего в дебрях программы 1-С, и второе – что мои друзья-друиды вовсе не ограничивались заработком на эксплуатации информационного поля. В каталоге с тусклыми картинками имелась, например, энергетическая табуретка, вливающая в человека бодрость, так сказать, с черного хода, такого же свойства стельки с проекцией египетской пирамиды, и еще немало занятных мелочей. Но гвоздем программы было, несомненно, воплощение идей Пономарева.

Тут и появился мой гид. Здоровенный дядька, явно мой ровесник, но выглядел намного старше – уж очень какой-то обрюзгший и обвисший. Но двигалась эта махина, отдадим ему должное, с удивительной легкостью и даже некоторой ломаной грацией. Пока он подходил к моему столу – спасибо длинной кишке, дала время – я успел основательно призадуматься.

Походка может много чего рассказать о человеке. Ну, например, много типов походки выражает самоутверждение. А у одной моей знакомой походка была извиняющаяся – она прямо-таки жалостно лепетала: «Вы уж простите, что я оскорбляю своим видом ваше зрение, мне и самой неловко, может, отнесетесь к моему существованию с юмором?»

Но тут картина открылась загадочная. С одной стороны – точно, неторопливая грация, сродни шагу бывшего танцора. С другой – сквозит некая опаска, или, скажем так, настороженность, словно в былые дни выступал этот танцор перед небывало свирепой публикой, которой только не угоди, и дождешься не только тухлых помидоров, а пожалуй, и побоев. Короче, это была походка отставного шута, а отставные шуты – мрачный народец.

Физиономия у гражданина Сахно оказалась совершенно лисьей – очень умного и старого, матерого лиса, которому на этом свете все давным-давно осточертело. Одутловатость и отечность его вблизи были еще заметнее, глаза под набрякшими подбровъями (не знаю, есть ли такое слово) были как щелочки, я даже не смог разобрать, какого они цвета, казались какими-то пепельными. Не знаю, как можно смотреть при таком постоянном прищуре, но ему это удавалось прекрасно.

– Добрый день, я Александр, – сказал он, улыбаясь с необычайным радушием. – А вы и есть наш интересант? Извините, ради Бога за заминку, у нас сегодня нашествие гуннов.

Речь была самая незатейливая, но заключенную в ней силу я ощутил сразу. Никогда прежде мне не доводилось встречать человека такого всесокрушающего, бронебойного обаяния. Этого словами не передашь. Мой собеседник был и дружелюбным, и открытым, и внимательным, и с очаровательной лукавинкой, и с сочувствием… черт знает, что такое, не обаяние, а танк «Тигр» весом в шестьдесят тонн с восьмидесяти восьми миллиметровой пушкой и тоннельным картером. Он утюжил меня, как панфиловца в окопе, но моя закаленная и перекаленная психика устояла. Я не поддался. Да-с. Я дрался с панцерваффе.

– Так если не секрет, – светясь лаской, спрашивал Сахно, – из какой вы фирмы? Какая ваша специфика? Как вы понимаете, это вопрос не праздный.

– ВНИХФИ, экспедиция, – не моргнув глазом, отвечал я. – Нам бы что-нибудь покомпактнее.