Демон из прошлого - Александр Малышев

такой же мягкий и тёплый. Она сидела перед камерой, её глаза блестели, словно она хранила какую-то великую тайну, известную только ей одной. А может быть, она знала больше, чем я думал. Может быть, где-то глубоко внутри она чувствовала, что я всё ещё жив.

— Привет, папочка, — произнесла она своим звонким голосом, который заставил моё сердце сжаться так, будто его сдавили железными тисками. Этот голос… Я не слышал его уже столько лет, но он всё равно оставался таким живым в моей памяти. — У нас всё хорошо. Мама говорит, что ты… ну, ты знаешь… что ты больше не вернёшься.

Её слова ударили меня, словно удар под дых. Я знал, что она имела в виду. Лена, должно быть, рассказала ей эту ложь — что я умер, что меня больше нет. Но Ребекка… Она была умной. Слишком умной для своих лет. Она не поверила. Я видел это в её глазах, даже через экран.

— Но я ей не верю, — продолжила она, а её голос стал чуть увереннее, почти заговорщицким. — Мы нашли одного дядю, он водит её по ресторанам и дарит подарки. Она даже перестала плакать по вечерам. Говорит, что ты мёртв. Но ведь это не так, правда?

Эти слова резанули меня, как нож. Лена нашла кого-то другого. Кого-то, кто мог дать ей то, чего я не мог. Кого-то, кто не был полчеловеком, как я. Я хотел возненавидеть этого дядю, но не мог. Потому что это было ради них. Ради их выживания. Ради того, чтобы они могли жить дальше без меня.

Ребекка подмигнула камере, и уголки её губ приподнялись в этой её знаменитой улыбке, которая всегда заставляла меня забывать обо всех проблемах.

— Ты жив, я знаю. И когда-нибудь мы снова встретимся. Я буду ждать. Обещаю.

Запись оборвалась, оставив меня в полной тишине. Всё, что я мог слышать, — это собственное дыхание, прерывистое и тяжёлое, словно я только что пробежал марафон. Я сидел, уставившись на пустой экран, пока перед глазами всё ещё стоял её образ — её улыбка, её глаза, её уверенность в том, что я жив.

Мои пальцы дрожали, когда я перевёл взгляд на хрустальный шар, стоявший на столе. Он был старым, потёртым, но всё ещё прекрасным. Внутри него мягко кружились снежные хлопья, отражая свет настольной лампы, словно маленькая вселенная, заключённая в стекле.

"Надо обязательно отправить его ей на день рождения," — подумал я, чувствуя, как что-то щемящее сжимает моё сердце. Я обещал себе это сделать. Снова и снова. Но почему-то я так и не сделал этого.

Возможно, потому что я боялся. Боялся, что она действительно забыла меня. Что она поверила словам Лены. Что она больше не ждёт меня. Или, может быть, я просто не мог принять тот факт, что моя жизнь теперь — это всего лишь серия ошибок, которые я не мог исправить.

Я протянул руку и осторожно взял шар, словно боясь разбить его. Его прохладная поверхность успокаивала мои пальцы, но внутри всё равно клокотала боль. Боль от того, что я не смог быть рядом. Что я оставил её. Что я выбрал этот путь, вместо того чтобы быть отцом.

"Прости меня, Беки," — прошептал я, хотя знал, что она не услышит. Шёпот растворился в тишине кабинета, оставив после себя лишь горькое чувство вины и безысходности.

Я поставил шар обратно на стол, но не мог оторвать от него взгляд. Это был последний подарок, который я так и не отправил. Последняя связь с тем временем, когда я ещё был человеком. Когда я ещё мог быть отцом.

И теперь это казалось неважным. Как будто всё, что я делал до этого момента, потеряло смысл. Но я знал, что должен двигаться дальше. Должен найти способ всё исправить.

==== ВСПЫШКА====

Коридор лаборатории был холодным, словно сама смерть обосновалась здесь, в этой безжизненной стерильности. Тусклый свет флуоресцентных ламп едва пробивался сквозь пыльные плафоны, отбрасывая длинные тени на стены. Мой кулак сжался так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя кровавые полумесяцы. Я чувствовал, как во мне закипает ярость — та самая, которая всегда бурлила внутри, когда я сталкивался с его лицемерием.

— Луна разваливается на части! — мой голос сорвался на крик, эхом разносясь по пустому коридору. — Ты должен спасти её! Должен спасти Ребекку!

Я смотрел на него, на этого человека, который называл себя моим отцом. Его глаза… В них была боль, но больше ничего. Ни сострадания, ни решимости, ни даже намёка на то, что он готов что-то сделать. Только эта проклятая твёрдость, этот холодный расчёт, который всегда стоял выше всего остального.

Тим молча смотрел на меня, и я видел, как его челюсть слегка подрагивает, будто он сдерживал что-то внутри себя. Но его голос оставался спокойным, почти механическим:

— У меня нет лишних мест в убежище, Фрэнк. Если хочешь ей место — можешь сам пойти и выгнать кого-то на улицу, на верную смерть.

— Верная смерть?! — я чуть не задохнулся от возмущения. — Ты вообще слышишь себя? Это же моя дочь! Моя маленькая девочка, которая сейчас там, на этой гибнущей земле, ждёт, что я приду за ней! А ты предлагаешь мне выбрать между жизнью одного и жизнью другого? Как ты вообще можешь говорить такие слова?

Его глаза встретились с моими, и в них читалась та же холодная решимость, которую я видел уже сотни раз. Он был как машина. Бездушная, расчётливая машина.

— Я не предлагаю тебе ничего, Фрэнк. Я просто констатирую факты. Каждый человек в этом убежище имеет значение. Каждый из них необходим для выживания человечества. Если я отдам место Ребекке, это может повлечь за собой цепную реакцию проблем. Я не могу позволить себе такую роскошь.

— Роскошь?! — я буквально зарычал, чувствуя, как ярость захлёстывает меня. — Ты называешь жизнь моей дочери "роскошью"? Да ты вообще понимаешь, что говоришь? Она же ребёнок! Твоя внучка! Или ты настолько очерствел, что уже не способен чувствовать ничего, кроме своих долбаных графиков и диаграмм?

Он сделал шаг вперёд, его лицо оставалось невозмутимым. Такое знакомое выражение — холодное, отстранённое, будто он решал очередную задачу на компьютере.

— Я прекрасно осознаю, кто она такая, Фрэнк. Но ты тоже должен понять: мы говорим не о чувствах. Мы говорим о выживании. О том, чтобы сохранить человечество. Если бы я мог изменить ситуацию, я бы это сделал. Но я не могу.

— Не можешь или не хочешь? — прошипел я, делая шаг к нему. —