По велению вселенной… Я пробуждаю спящее лихо - Анастасия Волкомир

– И всего-то?

Тот покраснел, скрестил руки и вздернул нос: – У девушек в таком возрасте какие-то размытые стандарты красоты. Чему тут удивляться?

Я осмотрел его с ног до головы. Да уж, действительно. Стат харизмы у него явно в минусе. Он настойчивостью явно не отличался. Такой будет своей половинке все с рук спускать, лишь бы та от него не ушла.

– Ладно, тогда, ты мне вряд ли поможешь.

– А что ты хотел?

Вот же липучка.

– Да неважно уже.

Похоже, он складывал в голове заданные цифры и задача решилась: – А у тебя появился, что ли, кто-то?

– Да. – Спокойно, но не без гордыни, ответил я. Мне так хотелось показать первенство перед этим утырком. Да и доказать самому себе, что хоть в чем-то я сильнее его, ну, помимо знаний.

Тот присвистнул: – Эх, завидую. Я бы тоже с кем-нибудь романы покрутил. Девочки, конечно, красивые, но очень вредные, как одомашненные цветочки. Зато форм и видов миллион – только деньги плати. А как она выглядит-то хоть?

Я засмеялся: – Как девушка.

– Ясен красен! Она какая? Светленькая? Темненькая?

– Рыжая.

– Эх, любимый цвет. – Антон, о чем-то размышляя, смотрел в небо и покусывал губы. – А рост, у нее, какой?

Это начинало раздражать. Так хотелось сказать: «Да тебе-то что, свинья? Тебе такое и близко не светит с таким-то отношением. Одомашненные цветочки… Тоже мне. Тут не у девушек что-то не так со стандартами красоты, а у тебя» – да больно грубо, сам знаю это. Да и вообще выглядело это как-то потребительски. Надо ценить за внутренние качества, а не за внешние данные. Простые истины. Так ты даже их похерил.

Да и что это за вопрос такой дебильный? Я ее что, линеечкой мерил?

– Ну, до плеч тебе достанет.

– Эх, любимый размер! Везучий ты засранец! Такой джекпот сорвал!

Мне от всего сказанного даже умыться захотелось. Так тошно от его слов стало. Это же надо умудриться так опошлить столь чистое и невинное создание!

– Не жалуюсь. – Сквозь зубы процедил я.

– Кстати, о джекпоте. Мы в следующую пятницу после уроков собираемся поиграть в «Обличи дурака», присоединяйся, девушку с собой бери. Обещаем культурное мероприятие и никаких непотребств. Только чай, карты и анекдоты категории «Б».

– Эти анекдоты уже похабщина.

– Зато со вкусом!

Ага, знаю я этот вкус…

– Ладно, насчет девушки не обещаю, ее это вряд ли заинтересует, но я свою возможность надрать вам задницы не упущу.

– Во! Шикарнейший подход!

***

Я ходил по коридорам с наименьшим воодушевлением. Не таким, как ранее.

Утешая себя мыслью о том, что это связано лишь с затянувшейся тишиной, легче не становилось. Миссия затягивалась. Впрочем, я и сам медлил. Неосознанно.

Я никак не мог понять случившееся. Меня трясло.

Осознание происходящего всколыхнуло поток мыслей. Чем больше я думал о той злополучной лапе, тем выразительнее она вырисовывалась в моих фантазиях. Она так сдавила мою грудь, что я потерял собственное дыхание, но приобрел чужое. Теперь оно сливалось со мной, заменяя личное, становилось неотъемлемой частью меня. Зверь контролировал мою жизнь. Он позволил мне снова набирать в легкие воздух и бродить в темноте.

На секунду воображение будто превратилось в реальность. Я чуть было не захлебнулся. Ужасающее видение, от которого невозможно избавиться так просто. О нем нельзя не думать. Это как будучи голодным не думать об обеде.

Я догадывался, что мне нужна помощь…

Я не знал от кого ее можно получить…

Как назло даже той «дохлой» девки в застиранной водолазке не было. Может она и есть мой главный антагонист? Оборотень ли? Не знаю, вряд ли. Этот класс – дикари. Они не ходят в школу и уж тем более не бродят по ней в столь позднее время. В полночь от них всегда жуткая линька.

Может, Полина смогла бы что-то объяснить, так я ей обязан буду. Черт…

Я царапал стены, издыхая от собственного бессилия. Руки дрожали, не слушались меня, становились мне чужими.

Это противное дыхание. Мерзкое, теплое дыхание. Пар, влажные, еле уловимые, капли в воздухе. Я чувствовал его глаза. Я знал, что они горели красными огнями, но я не видел этого. Просто интуиция сама диктовала это.

Мне так страшно, что хотелось съежиться. Какие тут упражнения с табуреткой…

Я шарахался от собственных шагов. Сердце выбивалось из груди. Отец учил меня не падать в грязь лицом. Думаю об этом, и тот сам собой проецируется перед глазами. Я и сейчас вижу его хмурое лицо. Вижу все его морщины, темные круги под глазами, преждевременную седину и венозные руки. Эти строгие черты…

Он много работал, вечно состоял в разъездах, но кормил всю семью. Как положено главе, весь дом держался на нем.

Я боялся его и уважал одновременно. Он с малых лет был строг со мной. Закалял с первых шагов. Даже когда я падал, будучи неуклюжим ребенком, он никогда не поднимал меня и матери запрещал. Я должен научиться вставать на ноги без посторонней помощи.

Всегда, когда я чувствовал бессилие, я представлял его. Отец – моя главная опора, кумир и образец для подражания, как бы тяжело ни было.

– Да как ты смеешь, – будто говорит он, – как ты смеешь создавать такой жалкий вид. Прекращай заниматься дурью! Тебе пророчили стать избранным, чтобы сидеть в углу, поджав хвост?

Он говорил толковые вещи, пусть и через призму собственного малодушия и чопорности.

– Я боюсь смерти. – Как-то решился сказать я. Это старое воспоминание, многое уже стерлось из памяти, но кое-что таилось в дальних уголках души.

– Значит, надо умереть! Иначе не будет никакого сражения. Сражаться надо уже будучи мертвым, так никакая смерть не страшна.

Легко сказать…

Ах, черт, вот бы знать наверняка, что будет дальше?

Я сидел покачиваясь. Обхватил голову руками и пытался абстрагироваться. Все равно никто не видит, стыдиться нечего.

Перебрав всевозможные варианты, до меня снизошло озарение, словно гром средь ясного неба: «Зеркалица!», а ведь и, правда, я совсем забыл об этом.

На следующий день я одолжил ту карточку у Полины. Она, как ни странно, не упустила своего шанса поглумиться над моей просьбой: – Не такое уж у меня и глупое занятие, не так ли?

Она покусывала губы, вертелась туда-сюда. Ей нравилось играть со мной, но это даже флиртом было сложно назвать. Даже отчитывать ее за такое поведение не хотелось. Что-то было в ней жалкое, но способное к сочувствию. Я знал, что любое мое ласковое слово в ее адрес, будет словно подаяние. Обнадеживать ее не хотелось, но