Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

– Сегодня вы моетесь! – настойчиво повторяет «божественная» и ударяет посохом по полу. В ответ все то же напряженное молчание. «Божественная» взмахивает своим посохом, намекая, что может пустить его в ход. Насилие этим бестиям явно по нраву; видно, что их к нему так и тянет. Соголон потирает повязку вокруг своей руки, незаметно высвобождая спрятанный под одеждой кинжал.

– Не заставляйте меня повторять слова трижды, – говорит сестра.

Соголон чуть надавливает на повязку. Эмини нехотя поднимается.

– Ай-ай-ай, – качает она головой. – Я-то думала, что сестры здесь все чисты.

– Чистых среди людей не бывает, но мы стремимся к чистоте божественной, подобно богиням, не запятнанным ни чьими прикосновениями. Чистота снаружи у нас в такой же чести, как и чистота внутри.

– Ах вон оно что. Значит, женская лунная кровь у кого-то считается чистой?

Лицо тетки вытягивается, будто она отведала чего-то гнилостного.

– У меня сейчас лунная кровь, из-за которой я ощущаю себя нечистой, и если ты ко мне притронешься, то тоже ею станешь. Может, ты осквернила себя, даже просто войдя в эту кибитку. Сколько теперь времени нужно, чтобы ты очистилась после того, как запятнала себя? Три луны? Пять?

Сестра молчит. Вид у нее такой, будто она вот-вот шмякнет себя посохом по харе. Недолго думая, она пятится и исчезает, красноречиво хлопнув напоследок дверью.

– Вот так, – вздыхает Эмини. – На пути к монашеству – и так бессовестно лгу. Ну какая из меня сестра? – Соголон всё так и стоит в напряженном оцепенении, пальцами удерживая кинжал внизу рукава.

Путь через долинный лес уныло тянется из рассвета в закат. Всё это время Эмини хоть бы раз выглянула в окно – сидит как осовелая. А Соголон разбирается с гневливой мешаниной у себя в голове. Ну как так можно – двигаться к конечному пристанищу, ничего не желая знать о пути, которым едешь? Сестра Короля даже не хочет видеть всего того, чем ей предстоит поступиться, но это как раз то, с чем не думает расставаться Соголон. На плывущую мимо картину леса она смотрит, сознавая, что эти люди, пожалуй, будут принуждать ее к тому, чтобы она придушила в себе горечь. Но этому не бывать, даже если ей придется притворяться.

Горечь жжет у основания горла, перекатываясь порой в голову словно лесной пожар. Именно она, эта самая горесть, дает ей понять, что она всё еще там, где есть, и кто-то к этому причастен. Ее мать, братья, мисс Азора; мужик, которого она не сумела опоить, и он ее всю изодрал; госпожа Комвоно и ее муженек с неистовым хером – происшествие, которое в итоге привело ее к принцессе, этой королевской стерве; эти бабы в белом и их мерзкие скребущие лапищи; духи земли и духи рек, боги земли и боги моря; даже владыки неба и потустороннего мира. Все они. Пусть на нее обрушится хоть молния, хоть гром за это богохульство – ей всё равно. Горечь – это новая кровь, наверное, зеленая, что струится вверх по ногам и выпрямляет спину. Горечь заставляет Соголон держаться за себя, даже когда белые бабы пытаются ее у нее отнять. Пускай уж лучше изымают ее у Сестры Короля. Чем ближе к Манте, тем она больше, похоже, желает, чтобы всё это поскорей закончилось.

– Кого ты терзаешь в своих снах? – доносится голос Эмини.

Соголон встряхивается, хотя готова присягнуть, что сна у нее не было ни в одном глазу.

– А?

– У тебя такое лицо, будто ты хочешь запереть кого-то в хижине и ее поджечь.

– Я не спала.

– Кто б сомневался.

Дернувшись, приходит в движение колымага. Когда останавливались, Соголон не помнит. Может, она и в самом деле пребывала в каком-то сне? А ее лицо, получается, выказывает немало из того, что не говорит ее рот. Сестра Короля снова чешет себе в подреберье, что Соголон замечает только сейчас. Вначале ей смутно думается, что это, видимо, из-за долгого немытья, ведь принцессе для этого нужны слуги. Как это, наверное, сложно: ходить немытой только из-за того, что тебя некому помыть. Но мысль обостряется с пониманием, что и она тоже мылась невесть когда, а те бабы, что ее скребли, между ней и водой ставили барьер из своей злобы.

Эмини почесывает себя во второй раз.

– Что-то на горы непохоже, – говорит она. – Сколько ни едем, а прохладней не становится.

– Мы всё еще в этом буше, – говорит Соголон и отдергивает занавеску. – Остановимся, как видно, только уже в Манте.

– Вот и хорошо. А я пока тебе кое-что покажу, – говорит Эмини и, заговорщицки оглядевшись – хотя кто их здесь видит? – снимает с себя свою тогу. А за ней нижнюю рубашку, а затем разматывает длинный и причудливый наворот из ткани, обмотанный у нее вокруг груди и живота – слой за слоем, круг за кругом. Вот те раз, что эта женщина собирается показать? Сестра Короля стоит прямо, ее плечи и грудь свободны, а то, что навернуто вокруг, напоминает папирус, точнее, длиннющий свиток из чего-то, похожего на простыню. Обучаясь грамоте с воителем Олу, Соголон повидала множество всяких свитков и бумаг, но такой ее разновидности еще не встречала. Должно быть, это бумага или ткань какой-то особой выделки, для высочайшего семейства Акумов. Эмини снова проверяет окошки.

– Иди сюда, взгляни, – подзывает она Соголон, расстелив рулон по полу.

Соголон заинтригована. Что это, математика или естественные науки? Впрочем, она ни в том ни в другом не сильна. Здесь в начале свитка какие-то числа и знаки, символы и слова, некоторые черным, иные красным, кое-где не более чем быстрым росчерком. Эмини проводит пальцем вдоль свитка.

– Что всё это значит? – тихо спрашивает Соголон.

– Это будущее, – отвечает Эмини зачарованным голосом. – Некое будущее. Мечта. Даже толком не знаю.

– Будущее где?

– Да где угодно.

«Только Фасиси его уже лишен», – так и хочется сказать ей на это. Какая польза Фасиси от всех этих замыслов изгнанницы – да и любой женщины, если на то пошло. Эмини тоже этого не произносит, хотя смысл понятен. Этот город она хранит у себя на поясе. На одном из рисунков деревья высотой чуть ли не до Луны, высокие-превысокие; выше их только сам город и цитадель. На другом изображены дома, залы и дворцы одинаковых плавных изгибов, похожие на бедра лежащих бок о бок женщин. Еще на одном – дороги длиной не