Сергей Лукьяненко - Застава

Ознакомительный фрагмент

Петр Петрович Хмель вежливо раскланялся и сел.

– С такой фамилией и отзываться на банальное «Иван Иваныч»! – вздохнула Ведьма. – Нет, друг! Отныне ты Хмель!

Иван-Петр Иваныч-Петрович развел руками – «не возражаю».

– А про меня что скажешь? – спросила Ведьма.

– Про тебя ничего, – сокрушенно ответил Бобриков. – Потому и встречу тебя назначал в Центруме, а не как всем остальным… Ну?

– Ирина Игоревна Баринова, – сказала Ведьма, помедлив. – Работала в федеральной службе безопасности. В… ну, скажем так – службе наружного наблюдения. На пенсии.

Повисла мертвая тишина. Потом Калька хихикнула и сказала:

– Бабушка… Бабушка-наружка…

– Ребятки, дорогие! – проникновенно сказала Ведьма, даже не отреагировав на Калькину остроту. – Работала! Еще со времен СССР! И это никакого отношения к нам не имеет! Чисто земные дела!

– Точно на пенсии? – подозрительно спросил Скрипач. – Говорят, у вас с работы не уходят…

– Еще как уходят, – фыркнула Ведьма. – Да бросьте вы! Меня иногда и сейчас привлекают, если надо… в особых случаях. Но это земные дела! Повторюсь!

– Я вам верю, Ирина Игоревна, – церемонно сказал Бобриков.

– Спасибо, Александр Валерьевич! – прижав руку к груди, произнесла Ведьма.

Как ни странно, но снятие масок и взаимное представление прервал Дед. Подросток досадливо махнул рукой и сказал:

– Ну ладно, Старик, ты всех нас вычислил, ты вообще жутко умный. Хоть и слесарь.

– Токарь! – строго поправил Бобриков.

– Пусть токарь, я в этом не разбираюсь… – ничуть не смутился Роман. – Ты скажи, зачем ты нас собрал здесь, в Москве? Я, как ты знаешь, из Смоленска на электричках ехал! А ребенку моих лет одному передвигаться между городами очень трудно и опасно!

– Молодец, Дед, юмора не потерял! – одобрила его Ведьма. – Старик, колись! Устами ребенка глаголет истина! Зачем мы здесь?

Бобриков откашлялся.

– Друзья мои… соратники! Я собрал вас здесь…

– Сейчас он скажет, что мы должны спасти мир, – громко, на всю комнату, прошептал мне Скрипач. – Так всегда говорят, я знаю, я в кино видел.

– Мне кажется, ни Центрум, ни наш мир в спасении не нуждаются, – так же театрально ответил я.

Бобриков замотал головой.

– Я не о спасении миров, Иван Антонович… Отнюдь! Я о наших шкурах! Спасать надо именно их!

Глава 3

Когда мы поднялись на холм, где стояло здание шестнадцатой заставы, уже совсем стемнело. Только на горизонте светило, все разгораясь, зарево над Антарией. Почему-то чувствовалось, что это не электрический свет. Если бы меня попросили это доказать, я бы только развел руками. Но то ли спектр света был чуть иной, то ли угадывалась в нем какая-то мягкая ровность, непривычная для электричества, – но я был абсолютно уверен, что улицы местных городов освещены не лампами накаливания.

У ворот заставы мои ощущения подтвердились. Здание окружал высокий, метра в два с половиной, деревянный забор, сверху опутанный колючей проволокой. Ворота были непривычно узкие, видимо, ни автомобили, ни повозки внутрь не заезжали. А сбоку от ворот висел маленький колокол с огрызком веревки и фонарь.

Фонарь был простецкий, вроде как кованый, но без всяких украшений. Сугубо утилитарная вещь. А еще он был газовый. Под мутноватым стеклом пряталась широкая трубка, увенчанная сетчатым кружком, на котором плясал язычок яркого белого пламени. Фонарь был щедро засыпан сушеной мошкарой – видимо, чистили его не слишком часто.

Старик подмигнул мне и несколько раз дернул за веревку. Колокол надтреснуто звякнул. За оградой залаяла собака – надрывно, но опасливо.

– Пограничный пес? – попытался я пошутить.

– Да просто шавка приблудная, – отмахнулся Старик. – На колокольный звон лает – уже хлеб отрабатывает. Давно надо колокол поменять.

– Рынду у начальства попросите, – вторично пошутил я. Увы, то ли у Старика было плохо с чувством юмора, то ли он давно не следил за российской жизнью.

– Попросишь у них… Начальство в пограничной страже очень условное, Ударник. Большей частью сами кормимся.

Это не слишком отвечало моим представлениям о пограничной службе, но уточнять я пока не стал. За воротами послышался шум, и недружелюбный женский голос спросил:

– Кого принесло на ночь глядя?

– Меня принесло, Ведьма! – весело откликнулся Старик. – Открывай… я с гостем. Парень скакнул в Центрум прямо из душа, без штанов!

– Тогда спешу! – ехидно ответила та, кого назвали Ведьмой, и загремели засовы. Я хоть и был в трусах (и обрывках носков), но почувствовал себя голым и жалким.

Ворота приоткрылись, и в узкой щели я увидел ехидную старую каргу. Вот именно так я ее мысленно охарактеризовал, хотя ничего особо зловещего не было ни в лице, ни в одежде. Пожилая женщина сухощавой комплекции, с аккуратной прической, в дорогом спортивном костюме… Разве что здоровенный пистолет в руке мог вызвать опасения. Но честное слово, как раз пистолет был самой милой деталью ее внешности! Удивительный человеческий типаж – «вредная бабка», причем «вредная» у таких начинается с младенчества, а «бабка» – лет с тридцати!

– А что, хорош! – беззастенчиво оглядев меня, сказала Ведьма. Приоткрыла ворота пошире. – Ну, заходи, гость нежданный…

– Я не напрашивался, – буркнул я в ответ. Ноги ныли и кровоточили, мошкара все-таки, похоже, кусалась, и кожа зудела. – Мне ваш централ на фиг не сдался!

– Центрум, – поправила Ведьма. – Централ – он Владимирский, тут просто Центрум… А ты ершистый. Как звать-то?

– Ваней, – ответил я.

– А ты как его назвал? – спросила Ведьма Старика.

– Ударник он.

– Коммунистического труда? – Ведьма снова противно засмеялась.

– Музыкант. На всяких тарелках играет.

С мерзким хихиканьем и каким-то гнусным бормотанием себе под нос Ведьма пошла к зданию заставы. Старик за моей спиной запирал ворота.

– Ну и… – я замялся.

– Стерва? – негромко уточнил Старик. – Да нет, Ударник. Она хорошая. Это ее манера людей проверять – кто и как долго вытерпит.

– Я уж точно недолго!

– Поживем-увидим, – пожал Старик плечами. – Эй, Ведьма! Баньку бы истопила!

– Если пошевелитесь, то успеете помыться, горячая еще! – отозвалась она, не оборачиваясь. – К нам Дед заявился, я его отмывала.

– Тогда поспешим, – обрадовался Старик. – Баня, она с дороги лучше всего!

С этой мудростью я спорить не стал и, с любопытством оглядываясь, пошел вслед за ним по двору. Смотреть особо было нечего – кирпичное здание заставы, не очень большое, приземистое, но при этом двухэтажное, с плоской крышей, из которой торчало несколько печных труб. Из одной шел дымок. Рядом с домом стояла деревянная вышка, метров шесть-семь высотой, с маленькой крытой площадкой наверху. Вид у нее был совершенно простецкий и затрапезный, такие скорее ожидаешь увидеть где-нибудь в поле, с дремлющим под вышкой стареньким сторожем, чем на пограничной заставе. Никого на вышке не было, а лестница выглядела такой шаткой, что я бы поостерегся лишний раз подниматься. Перед зданием стоял флагшток, на котором вяло обвис грязно-белый флаг. Чуть поодаль – деревянный сарай, рядом небольшая поленница дров, в сторонке, как положено, деревянная баня. Перед баней стояла здоровенная бочка, к которой была прислонена лесенка. Из конуры, устроенной прямо у входа в здание заставы, побрехивал, не высовываясь, пес – но уже потише, видимо решив, что впущенные внутрь временно исключаются из числа врагов.