Союз Тигра и Дракона - Ольга Михайлова

старому монастырскому лесу и завернули на кладбище. Возле заброшенной могилы человека с именем Фу Юншен[1] оба остановились. Поблекшие иероглифы гласили, что заслуги покойного были столь значительны, что его бессмертное имя никогда не изгладится в потомстве.

— Разве не печальная ирония? — спросил Шэн монаха. — Я всегда думал, что глупо давать людям столь громкие имена. Вечно живущий! Как же… Этот человек почил всего сто лет назад, но его имя уже никому не памятно, а на могиле никто не приносит поминальные жертвы.

— Род этого человека просто мог прерваться…

— Зачем же тогда говорить о вечности? Впрочем, если у него нет потомка, а меня не желает знать мой отец, может, я сгожусь ему в сыновья?

— Шэн, что ты несёшь?

— Почему нет? Ты сам говорил, что всё, что делают люди, они делают для себя. Дарят вам время, чтобы истратить взамен ваше, признаются в любви, чтобы их любили в ответ, помогают, чтобы в нужный час получить помощь. Это верно. За каждым их поступком я тоже вижу какой-то мотив. Даже тот, кто бросает монету нищему, рассчитывает либо на милость небес, либо радуется, что не находится на его месте. Есть возможность покрасоваться — все тут как тут, нет — тишина вокруг. Умерла мать чиновника — вся улица в трауре, умер чиновник — некому гроб нести. Но я поступлю бескорыстно. Я стану сыном этого покойника и буду приносить жертвы на его могиле и поминать его имя. К тому же лучше быть сыном мертвеца, чем того, кто и знать тебя не желает. Усопший не может отказаться признать тебя.

Монах молча посмотрел на юнца. В отрочестве отца особенно не хватает, и он понимал, насколько тяжело этому мальчишке называться материнским именем и чувствовать себя бастардом. Но выбрать в отцы мертвеца?

— Ты неподражаем, Чжао Шэн.

Чжао Шэн тогда ничего не ответил, но убрал могилу и принёс жертвоприношение духу усопшего, потом изготовил его поминальную дощечку и поставил на домашний алтарь.

Всё бы ничего, но с того дня Чжао Шэн стал замечать во дворе странную тень. Она долго не приближалась к нему, пока, наконец, в полнолуние не проступила на веранде его дома.

— Не ожидал я в посмертии обрести сына, — голос покойника звучат глухо, но Шэн слышал его отчетливо. — Когда-то я, Фу Юншэн, считался даровитым администратором, был прокурором и строителем речных плотин для орошения полей, был известен как поэт, художник и каллиграф. Но теперь я всего лишь призрак. Чем же я могу возблагодарить тебя за почтение ко мне?

— Разве я хотел благодарности? — удивился Шэн.

— Нет, но неблагодарность к тебе будет мне укором. Вспомни обо мне и получишь видение мира мёртвых. Больше я ничем одарить тебя не могу, сын мой.

Тень исчезла.

Видение мира мёртвых? Что это и зачем оно? Шэн не понял, однако вскоре, посетив могилу названного отца, задумался о Фу Юншэне, и в эту минуту увидел пьяного старика, бредущего среди могил. Шэна сначала заморозило, потом бросило в жар: старик в прошлой жизни был шакалом, обычным шакалом, и блеклая тень животного и сегодня нависала над этим человеком.

С тех пор Чжао Шэн, и без того замкнутый и нелюдимый, превратился в настоящего затворника, ибо окружавшие по-настоящему пугали его, однако он не хотел и не мог отказаться от нового родства. Он сам выбрал покойника в отцы — и даже сейчас, в дороге, при нём была его поминальная дощечка.

О предстоящих экзаменах Чжоу Шэн не думал: сдаст, так сдаст, нет — значит, нет. Он знал, что обладает тремя дарами небес: красотой, обаянием и умом. И отменно играет на флейте и цине. Даже если провалится на экзамене, непременно сможет куда-нибудь пристроиться, полагал он.

* * *

[1] Имя можно прочесть как «вечно живущий наставник».

Глава 7

«Вэй-цзи». 未濟 Еще не конец

По-настоящему счастлив тот,

кто умеет наслаждаться целью в движении к ней

Столица Чанъань лежала на равнине Гуаньчжун, у реки Вэйхэ на севере и подножья горного хребта Циньлин на юге. Здесь скрещивались дороги купцов, миссионеров, странствующих воинов, монахов и простого люда. Город поражал великолепием величественных пагод, мощных городских укреплений и неприступных башен и красой уединенных монастырей.

Закатное солнце освещало последними умирающими лучами крыши казённых зданий, откуда сейчас, на закате, струился поток спешивших по домам мелких чиновников и писцов. На востоке громоздились жилые кварталы, застроенные особняками и богатыми усадьбами знати — влиятельных родовитых семей, высокопоставленных чиновников, между тем к западу от центра ютились беднота и люди среднего достатка, шумели рынки и кварталы дешевых увеселительных заведений.

Сюаньжень помнил наставления названного отца и, въехав через южные ворота Миндэ, Сияющей Добродетели, поспешил в центральную часть города. Он заметил, что обнесенные стенами в два человеческих роста палаты Чанъани были намного больше обычных городских кварталов, а дороги вдоль стен домов намного шире тех, что он видел у себя на родине.

Самая большая, Императорская дорога, простиралась от центральных южных ворот до центра города, она пролегала мимо буддийских монастырей и даосских аббатств, двора для имперских музыкантов и гостиниц. Здесь же располагались главные столичные школы, Государственная академия благородных сынов, академия Великого учения и академия Четырёх Врат. Тут же, в боковых кварталах, соперничая друг с другом яркими наименованиями, теснились многочисленные школы для изучения права, математики и каллиграфии.

Сюаньженю не пришлось даже спрашивать дорогу к месту экзамена — толпа молодых людей и людей, чей возраст Кун-цзы называл «устанавливающимся»[1] и «не колеблющимся»[2], влекла его за собой, точно щепку речным потоком.

Из разговоров в толпе Сюаньжень понял, шесть категорий экзаменов на государственную службу в этом году организованы министерством обрядов, которое занимало два квартала к югу от величественного императорского дворца. Ступив за эти ворота и оглядев красные столбы и черепичные крыши корпусов, раскинувшихся под колышущимися ветвями старых сосен, оглядев таблички с позолоченными иероглифами счастливцев, сдавших экзамены в прошлом, Сюаньжень поморщился. Здесь царил застарелый запах обветшалого склепа, и Сюаньжень подумал, что это запах пыли стародавних книг, чья ветхая премудрость тонкой струйкой серого праха тихо перетекает в пустые головы, словно песок в поминальные чаши…

Нарисованный воображением яркий образ развеселил Сюаньженя. За минувшую неделю он понял, что избавиться от нового острого обоняния ему, видимо, уже никогда не удастся, к тому же в его последнем предутреннем сне лис Сяо Ху имел