Михаил Ахманов - Я – инопланетянин

— Моя женская тайна. Мы, девушки из Хэйхэ, всякое умеем.

— Кажется, наша семейная жизнь не будет скучной, — заметил я и отхлебнул из кружки. Кружку мне поднесли с церемонным поклоном.

— Безусловно, — подтвердила Фэй.

Мы пили чай, поглядывая друг на друга, на маленький огонек спиртовки и на небо. Смеркалось, но воздух был прозрачен, а небеса ясны. На востоке висел лунный диск, и с каждой минутой узоры созвездий проступали отчетливей и ярче. Флер исчез, и теперь я знал, в чем причина этой стремительной перемены.

— Ты возвратился один, — сказала Фэй.

Это был вопрос, заданный в вежливой форме, которая принята на Востоке. Можно ответить или просто кивнуть — последнее было бы знаком, что я не желаю касаться данной темы.

Но я ответил.

— Макбрайт лишился разума. Такие затмения бывают в зоне эоита… Он захотел меня убить.

Брови Фэй взлетели вверх.

— Тебя? Но ты же бессмертен, Цзао-ван!

— Бессмертен мой дух, но не тело. — Я сделал паузу, наслаждаясь вкусом и запахом чая. Он был великолепен; поистине девушки из Хэйхэ умели многое!

Фэй чуть слышно кашлянула.

— У него был боевой имплант, не лазер, а метатель на сжатом воздухе. Выбрасывает стрелки… вот такие… — Я отмерил фалангу мизинца. — Иглы с ядом, таким же, как в наших дротиках. Он выстрелил в меня.

— И?.. — Щеки девушки побледнели.

— Между нами встал Сиад. Зарубил хозяина и умер. Их тела — за той расселиной, где мы были утром. Я завалил их камнями.

Фэй долго молчала, хмуря брови и навивая на палец темный локон. Потом губы ее дрогнули, и до меня донеслось:

— Он был достойным человеком. Ты мог спасти его, Цзао-ван? Мог что-то сделать с Макбрайтом?

— Мог. Убить или забрать его жизненную энергию… Но этого мне не хотелось. Убийство — смертный грех, а лишение жизненной силы — гнусный поступок. Взять энергию у живого, даже у деревьев, можно лишь с согласия того, кто отдает, иначе превращаешься в вампира… В общем, я ждал, что Макбрайт утихомирится, и просчитался.

— Никто не застрахован от ошибок, — сказала Фэй. — Даже мудрый пришелец из космоса.

— Никто, — подтвердил я.

Мы молчали, сидя у крохотного язычка пламени, нашего очага в этой бесплодной пустыне. Небо расцвело звездами, луна карабкалась к зениту, прохладный ветер играл волосами Фэй, то разбрасывая их пушистым облаком, то свивая в тонкие пряди. Ветер стихал и поднимался вновь, словно пустыня дышала нам в спины, напоминая о своем присутствии, о стертых в пыль горах, исчезнувшем Тиричмире и миллионах людей, павших под косою времени. Нынче к ним прибавились еще двое… Фэй пошевелилась.

— Тот дух, что прилетал к тебе… Старейший… он еще здесь?

— Да, милая. Я говорил с ним. Это мой брат. Риндо, сын Рины, старшей из моих матерей.

Мои слова не вызвали удивления — она привыкала к необычному с поразительной быстротой.

— Он молод, этот Риндо? Рано ушел, да?

— Рано. Но люди разные, моя фея, и мудрость, определяющая их поступки, не исчисляется годами. К одним она приходит на склоне лет, к другим — едва они достигнут зрелости. Риндо был из числа последних.

— Скажи, Цзао-ван, объясни мне… — В голосе Фэй вдруг зазвучало волнение. — Сделаться Старейшим — это навсегда? Если бы Риндо захотел… если б возникло такое желание… мог бы он превратиться опять в человека? Обрести новое тело, прожить жизнь на Уренире или в одном из других миров, встретить женщину и полюбить ее, оставить потомков? Мог бы или нет?

— Старейшие умеют создавать любые формы и орудия, милая. Сотворить себе новое тело, прожить в нем сто или тысячу лет? Конечно, это в их власти, но я не уверен, что тело — вернее, мозг — вместит их разум. По этой или по другой причине никто из них к нам не вернулся… — Помолчав, я тихо прошептал: — Может быть, они не покидали нас, а затаились в какой-то частице сознания, объединяя и храня живое во Вселенной? Хотелось бы, чтобы это было так… Но я не знаю, моя фея.

Глаза Фэй сверкнули отблеском лунного света. Она кивнула, отбросила локон со лба и одарила меня улыбкой.

— Ничего, Цзао-ван, узнаешь, когда превратишься в Старейшего. Будешь летать среди звезд и вспоминать обо мне, а я попробую устроить так, чтоб память эта была не горькой. — Ее улыбка погасла, милое личико сделалось серьезным. — Риндо сказал тебе что-нибудь? Об эоите, катастрофе и Анклаве? Что-то, чего ты не знал?

— Очень немногое. Мои догадки оказались верными… догадки и слова Аме Пала. Бушует ненависть… — произнес я, вытянув руку на запад. — Там она бушевала много лет, волны ее текли к эоиту и извергались в космос, в ноосферу Вселенной, струями зла. Представь занозу под ногтем — крохотная, а болит… Ее выдернули, и ранка сейчас исцеляется. Риндо пришел сюда, чтоб исцеление было надежным и быстрым. Видишь, — я поднял глаза к небесам, — флер уже рассеялся, и, полагаю, от вуали не осталось ни следа. Скоро это обнаружат и ринутся в Анклав со всех сторон, искать причину катастрофы, делить незанятые земли… Ну а дележка, сама понимаешь, без споров не обходится. Как бы не вогнали новую занозу!

Вздрогнув, Фэй пробормотала:

— А те, кто ее выдернул, сгубив миллионы людей… это Старейшие? Или твой Вселенский Дух? Или другая сознательная сила?

— Нет. Всего лишь инстинктивная реакция вселенской ноосферы. Смотри, — я кивнул на пламя спиртовки, — вот крохотный огонек, но он обжигает. Ты поднесла к нему руку — случайно, ненамеренно — и ощутила боль. Что ты делаешь? Отводишь руку… Но огонек остался, ты можешь обжечься опять и обжигаешься — раз, другой, десятый, пока не сработает инстинкт: отдернув руку, ты дунешь на пламя. Дунешь несильно, огонь погаснет, получится Анклав… А если непроизвольно шевельнешь рукой и опрокинешь спиртовку, исчезнет Земля или Солнечная система… Понимаешь?

Фэй кивнула, зачарованно глядя на спиртовку.

— Пламя ненависти, жгучая заноза, кара небес… Выходит, мы сами виноваты? В том, что случилось?

— Во всех бедах, которые постигают человека, виновно его неразумие и непочтительность к предкам — так, кажется, у Конфуция? Ну, бог с ними, с предками… А в остальном все верно.

— Но время, почему время?.. Ты говорил, что здесь случилось времятрясение… Ход времени ускорился, за секунды пролетели годы или века, в разных местах по-разному… Что это значит, Цзао-ван? Почему так, а не…

— …огонь с небес? — подхватил я. — Не потоп, не извержение вулканов, не солнечный протуберанец, не комета, павшая на Землю? Это формы Апокалипсиса, который придумал человек. Мироздание — если хочешь, Вселенский Дух — действует без грохота и шума, но инстинктивно выбирает самый верный способ. Ты ведь дунешь на маленький огонь, а не зальешь его ведром воды, не втопчешь в землю, не сожжешь из бластера… Только дунешь, и воцарится хаос времени и сотрет помеху. Принцип минимального воздействия, милая, великий закон, который правит Вселенной…

Фэй вздрогнула, прижала ладошки к губам. Глаза ее стали огромными.

— Ты говоришь, Арсен, они все ринутся сюда? ЕАСС, Восточная Лига, мусульмане, Индия, Россия… Наверное, ты прав… и это значит, что все повторится… Что же нам делать, дорогой? Что делать?

— Не грызть друг другу глотки хотя бы рядом с эоитом. Риндо сказал, что в следующий раз все будет хуже, много хуже… Такие конвульсии ноосферы случаются в других мирах, Старейшие их наблюдали и поняли, что предотвратить их невозможно. Вот случай, милая, когда бессильны боги, а все в руках людей, в моих, в твоих… Ты ведь мне поможешь, маленькая фея? Девушки из Хэйхэ — они ведь все умеют?

Она слабо улыбнулась.

— Я помогу, Цзао-ван… Но как? Что я должна делать?

— Быть рядом со мной, — сказал я, поднимаясь, — ибо лишь любовью спасется мир.

Кажется, Фэй это устраивало. Повеселев, она вскочила на ноги, кинула взгляд на наши мешки, бесшабашно махнула рукой и повернулась ко мне.

— Куда теперь, Цзао-ван? Куда ты меня унесешь?

— Куда захочешь. В Петербург, в Калифорнию или Австралию, в Скалистые горы или на нильские берега… Впрочем, я знаю! Знаю одно место, где растут дубы и скоро расцветет сирень. Тебе там понравится, девочка.

Мы стояли под звездным небом, и я, запрокинув голову, отыскал неяркий огонек, светивший в полутора парсеках от Земли. Совсем небольшое расстояние в космических масштабах, а для Старейшего просто ничтожное… Там, у этой звезды, плыло во тьме и холоде огромное живое облако — Риндо, мой мудрый брат; оттуда он говорил со мной, вселяя уверенность и надежду. И, думая о нем, послав ему привет, я почему-то вспомнил о словах Наставника Зилура: ты любишь, и любят тебя, потом уходишь, покидая тех, кто дорог… Но я еще не собирался уходить и не грустил о неизбежной разлуке. Ибо есть время для всего, для встреч и расставаний, для счастья и печали, для любви и памяти о ней.

Фэй нерешительно шагнула ко мне.