Николай Берг - Лагерь живых

— Говно — не сало, помыл — отстало.

— Кровища будет?

— Ну. Будет, жгут на задницу не наложишь.

— Так вот мне б этого не хотелось. А на почте не лучше?

— Это почта?

— Была. И вроде печка там есть. Сейчас доски с двери отдерем — выход можно охранять. Только вы уж побыстрее.

За спиной слышу треск. Пока мы тут говорили, а Филя нас охранял, братец уже входную дверь освободил. А вообще надо ухо востро держать. Места здесь безлюдные, но чем черт не шутит…

Мы укладываемся за полчаса. Хоть братец и попрекал меня жуткими швами — сам нашил не лучше. Да и то сказать — руки замерзли сильно. Ехидностей наслушался на полгода вперед. Остались без ужина, на холоде и в теплой компании. Морф, правда, молчит — прям воплощение Немезиды. Вивисектор на наши упражнения уже не реагирует, пульс нитевидный, дыхание агональное. Недолго ждать осталось.

Выходим с братцем на улицу. У входа бдят Филя и Семен Семеныч.

— Всё?

— Всё. Давайте с нашими связывайтесь.

— Как Мутабор?

— Молчит. Сейчас пиковый момент. Хозяин вот-вот сдохнет — непонятно, как себя морф поведет.

— А какие варианты?

— Любые. Отмена доминанты. От ступора до агрессивности.

— Опять вы громко слишком говорите!

Чертыхаюсь злобно. Про себя думаю, что вообще-то впору пришить язык суровой ниткой. Для ограничения подвижности оного.

Впрочем, долго упиваться горем не получается — вызов и пожелание прибыть поскорее к пункту отправки. Оба шофера прекрасно поняли, куда ехать. Остается забрать с собой Мутабора и прооперированного.

Неожиданно начинаются сложности. Мутабор не дает забрать носилки. И сам не идет.

— Рррхохоффоррр хисфолнеенние. Хонесс…

— Исполнение договора — не конец. Отрицание. Наличие перспективы.

— Ы?

— Перспектива.

Морф хмыкает. Ясно, что он перспектив не видит. Честно говоря — я их тоже не очень себе представляю. Я ж не знаю, что у него там, в искалеченном и умершем мозге, сейчас происходит. Смешно ожидать от него самопожертвенного служения интересам человечества. И люди-то в подавляющем большинстве этого не делают. А к подвижникам относятся, как к идиотам. Тем более зомби или морфы в этом и вовсе не замечены. Но, если я хочу убедить морфа в чем-то, сначала мне нужно убедить себя.

Посреди разговора Мутабор дергается, поворачиваясь к своему ненавистнику. И я тоже вижу тот момент, когда у человека отлетает душа. Если была таковая у покойного. Неуловимо и неописуемо меняется облик — особенно это видно по полуоткрытым глазам умершего. Вроде бы все как раньше, но это заметно как щелчок пальцами.

Умер талант и гений. Теперь оборачиваться будет. Хорошо, мы его после операции примотали к носилкам добротно.

— Удовлетворение? Наличие?

Мутабор, помолчав, очень неохотно отвечает:

— Ффроффал…Ффеассха.

Вот тебе и раз! Столько корячились, а он — провал, фиаско!

— Недоумение.

— Ссффысллл… Хоссусфие… Ффотерии…

Он неожиданно хватает меня за грудки лапищей и, подтянув к себе, шипит:

— Ссеммьиа… Шшиссснь…

Видно, что ему не хватает слов, отчего он бесится еще больше.

Слышу лязг затвора оттуда, где стоит водолаз. А на плечо морфу ложится знакомая рука — братец невозмутимо говорит ему:

— Доктор! Работа — перспектива. Готовность, лаборатория. Руководитель — назначение. Отправление — вы прием дел. Запрос оборудования.

Зубы от моей физиономии отстраняются.

— Хиссушение Мхутхаапорр? Песссмысслисса…

— Изучение — психология, физиология, послежизнь. Мутабор — помощь.

— Ххрня! Фоммосшь? Фффомосшшь??? Ссиссиосисссммм!

— Подтверждение. Медик Мутабор — оказание помощи населению.

Морф свистяще шипит — получается, как ни странно, весьма иронично. Честно говоря, мне тоже кажется, что братец ляпнул.

Видно, братец что-то уловил и снисходительно поясняет:

— Вивисектор — существование. Образец изучения морфирования, биохимии, поведения, способ защиты от вивисектора. Контроль и охрана — эксклюзив Мутабор. Люди — отсутствие, возможность управления вивисектором. Знания — необходимость. И сила — и безопасность. Вивисектор — безопасность Мутабор. Плюс — возможность восстановления речи… Вивисектор — объект изучения Мутабором.

— Шушшь. Ххрррня.

— Предложения?

Мутабор задумывается.

Мы сильно опаздываем на берег. Полчаса бились с чертовым упрямцем. Как удержался Филя — не понимаю. Поводов стрелять было достаточно. Но как-то удержался и он, и приехавший позже экипаж на БТР.

Получился несуразный базар. Я так и не понимаю, когда морф согласился двигать дальше. И женщин не понимаю. Перед самой отправкой мне всучили пакет с чем-то холодным и мягким. Сказали, для Доктора. Оказалось сырое мясо. Пока думал, на кой мне кусок мяса, лучше б котлету жареную прислали — оказалось, что это поварихи не меня, а Мутабора покормить решили. Так растрогались после рассказа Николаича. А про меня забыли, дуры сентиментальные.

На Кронштадт отходит «Хивус» с больными, да потом видим огоньки на катерке — посуда забирает морфа с Пендрилой, и сопровождать едут братец с Филей. Что-то там намутили уже. Правда, не могу понять, что там за лаборатория. Была чумная в форте Александр, но там давно уже ничего такого нет. Оставят двух мертвяков самих по себе? Или там охрана какая-то? Вряд ли кто согласится добровольно жить в присутствии морфа.

Ну разве что Валентина. Та могла бы. Надеюсь, что Алик ей этого сделать не позволит.

Николаич оставил вместо себя старшим Ильяса, теперь, видимо, волнуется — правильно ли сделал. Я тоже волнуюсь — быстро нашего командира не вылечат, а хватит ли у нового сообразительности лавировать и предусматривать все на три шага вперед? Да еще при этом не обижая окружающих, не наживая врагов и получая выгоду от каждого телодвижения. Так-то Ильяс — нормальный мужик, но и власть людей портит, да и цена ошибки велика. Нашей группе достаточно одной очереди — такой, как сегодня Серега сектантов скосил…

К моему удивлению, нотаций мне ни Николаич, ни танкист не читают.

Хотя заслужил я их за нынешний сумасшедший денек с походом. Хоть метрами меряй и пудами вешай.

Вместо этого «старшой» вполголоса рассказывает майору о сегодняшних трофеях:

— Автоматами разжились… Разбираться придется — в основном заклинившие достались. Черт знает, как эта пяхота готовилась к операции — автоматы толком с консервации не сняты. Да и не только разгильдяйство.

Николаич поворачивает голову ко мне:

— Помните окровавленных солдата и девчонку — когда мы к заводу подходили, они нам первыми попались? У него еще автомат заклинило из-за крови на патронах? Так вот — по следам я видел, что этот солдат девочку на руках нес, ему в спину пуля попала. Но он сумел еще сколько-то пробежать. А девочку пуля убила прямо у него на руках. Вот солдат себе на беду и не заметил, что она умерла — и обратилась. Порвала ему сбоку шею. А он в нее потом стрелял — но автомат заело. На втором выстреле.

— И вы все это по следам прочли?

— Получается так. Но ведь в этом нет особо чего сложного. Нормальная обычная мужская работа — следопытство.

— Такая уж и обычная…

— А то ж… Про охотников не говорю, но вот, например, гаишники — следопыты, когда аварию фиксируют. Сантехники — следопыты. Автомеханики — ровно то же самое. Криминалисты — уж точно следопыты. Да и у вас, у лекарей, — тоже ведь так?

— Ну да, работа того же судмедэксперта или патологоанатома… Я вот помню, как на первом курсе нас на вскрытие привели — старушка-горожанка померла. И патологоанатом нам прямо как по книге читала — вот шрамик от инфаркта, старый, лет десять назад был, вот — лет пять-шесть, а этот — свежий… Нас еще тогда поразило, что у старушки легкие были черноватые — словно усыпаны черными точками и узелками. Нас врач и спрашивает: «Как думаете, откуда эти точки?»

— А вы?

— Ну а мы же — первый курс, самые знающие. Это ж на шестом понимаешь, что не знаешь ни черта, а на первом-то наоборот. Так уверенно отвечаем: «Курила женщина много!» А она улыбнулась и говорит в ответ: «Ручаюсь, что в жизни не курила. Эта копоть — нормальна для обычных горожан. У вас ровно то же будет…»

Мы, ясно, удивляемся — а как у курильщиков? А у курильщиков — завтра приходите. Ну, мы и пришли. Там мужика вскрывают. И легкое наполовину розовое, а наполовину — черное, как у бабки. Ну, может, слегка чернее.

Патанатом закончила — какие, мол, вопросы?

Вопросов, ясно дело, два — почему легкое розовое и почему копоти мало? Он же курил?

Она посмотрела на глупых щенят и отвечает: «Розовое — это раковая опухоль. В нее копоть не попадает, опухолью пациент не дышит. А копоти мало — потому что вчерашней старушке было восемьдесят шесть лет, а сегодняшнему пациенту — сорок три. Дышал он и курил вдвое меньше, чем та бабушка». Нам так стыдно стало!