Прежде, чем умереть (СИ) - Мичурин Артём Александрович

— Вы — блядь! — совсем берега потеряли?! — орал, брызжа слюной, авторитетно-криминального вида дядька, прикованный наручниками к трубе в подвале заброшенной панельки на окраине Сызрани. — Вы знаете, кто я?!

— Нет, расскажи, — передала мне Оля остро отточенный нож.

— Кто вас подослал?! Воздвиженские? Пионеры? Зря вы на это подписались, ой зря, — подёргал он рукой, в очередной раз проверяя прочность цепи.

— Ты о себе рассказать хотел, — напомнила Оля.

Моя девочка притащила это из местного фешенебельного кабака неподалёку. Зашла туда в знакомом амплуа дорогой самки, намётанным глазом определила цель, и вышла, ведя за собой подвыпившего ценителя женского профессионализма. Вначале мы планировали просто поговорить с местными за рюмашкой, порасспрашивать, но пришли к выводу, что это слишком долго и дорого, а взять «языка» — быстро и даже с наваром. К тому же хотелось минимизировать риск внезапной встречи с двумя представителями конкурирующей конторы. Встретиться мы, конечно, хотели, но только на своих условиях. Выбор был очевиден.

— Залётные что ли? — продолжал отвечать вопросом на вопрос наш гость. — Так это хорошо, что залётные. Отпустите меня и пиздуйте дальше, может всё и обойдётся. А если нет, тогда...

— Дружище, — перебил я рассказчика на самом интересном, по его мнению, месте, — давай кое-что разъясню. Смотри, это нож. Маленький и острый. Обычно он режет картошечку, но сегодня, вероятно, будет резать тебя, если не перестанешь сотрясать воздух пустой болтовнёй.

— Нож? — усмехнулся обладатель стальных яичек, и мне даже показалось, что я слышу их мелодичный перезвон. — Решил ножом меня припугнуть?

— Ну, в общем и целом план был такой. Ты уж не обессудь, специнструмента при себе нет. Так вот, о чём я... Думаю, начать с носа. Да. Я отрежу тебе нос, потом губы, потом уши, глаза, большие пальцы рук, язык, и закончу твоими замечательными стальными бубенцами. Без всего этого ты сможешь жить. Не особо счастливо, но сможешь. Так что, прежде чем я начну, подумай ещё раз, стоит ли корчить из себя недотрогу.

Человек-кремень посмотрел мне в глаза полным твёрдости взглядом и рассмеялся.

— Над чем это он? — обратился я к Оле за независимой оценкой, но она лишь пожала плечами, и мне пришлось дальше ломать голову. — Может, думает, что это весёлый розыгрыш? Да, так ты думаешь?

— Ладно, — унялся, наконец, хохотун. — Чего вы от меня хотите?

— Вот это другой разговор, — улыбнулся я дружелюбно. — На самом деле совсем немного. Для начала расскажи, не известно ли тебе о двух гастролёрах, что появились в городе вчера.

— Возможно, с ними была молодая беременная женщина, — добавила Оля.

— Хм, — поочерёдно смерил нас взглядом «язык». — С чего мне о них знать?

— Ну брось, — чуть поскрёб я ножом свою руку, после чего на той осталась ровная выбритая полоса.

— Ты же «второй человек на районе», — напомнила Оленька «языку» фрагмент его пьяных кабацких откровений. — Два наёмника в городе — тебе о таком наверняка докладывают.

— А вам-то что за нужда?

— Как, ты говорила, его зовут? — повернулся я к Оле.

— Бетон, — ответила она.

«Язык» усмехнулся, явно гордый своим погонялом:

— А знаешь почему?

— Неужели из-за твёрдости характера? — предположил я.

— Для таких беспредельщиков, — продолжил он, скалясь, — у меня припасено по двухсотлитровой бочке, мешку песка и цемента. Сажаешь внутрь, сверху раствором до краёв, одна башка торчит, по канистре с водой, шланг в зубы, и делаем ставки — кто быстрее загнётся. — Снова смерил он нашу пару взглядом, будто прикидывая, поместимся ли в оговорённую ёмкость.

— Эх, с удовольствием обсудил бы твои фантазии, но время поджимает. Кстати, Гоголя любишь?

— Кого?

Я коротко взмахнул ножом, и нос с куском верхней губы отделились от самодовольной физиономии нашего несговорчивого товарища.

В первые секунды Бетон даже не вскрикнул, только вылупил удивлённые зенки. Но потом он увидел свой шнобель лежащим на полу и, ещё не до конца веря в произошедшее, потянулся свободной рукой к купированной морде. Твёрдый колючий взгляд сказу как-то поблек, суровая усмешка потонула в кровавом киселе, мелодичного перезвона больше не было слышно. Возможно, из-за мокрых штанов. А может быть из-за неожиданных метаморфозов легированной стали, превративших её в осклизлую желеобразную массу. Бетон охнул. Забавно так, удивлённо-трогательно, будто потерял что-то важное. А потом он заорал. Нет, не заорал, плохое определение. Орут возмущённо, зло, испуганно, отчаянно, в общем, эмоционально окрашенно. Он же издал звук лишённый всяческих эмоций, полный лишь исступления. Наверное, лучше будет назвать его воем. Или визгом. У Бетона вышло что-то среднее, протяжное и высокой тональности. Кроме того, он зажимал рану ладонью, из-за чего получалось немного приглушённо, а льющая как из дырявого ведра кровь обогащала звуковую палитру отвратительным бульканьем. Даже не знаю, с чем это сравнить. Возможно, если бы сом обрёл голос и захотел исполнить оперную арию, то добился бы схожего результата.

Бетон сидел в ширящейся луже красной мочи, выл и переводил изумлённый взгляд со своего подтопленного носа на меня и обратно, зациклив сей нехитрый процесс. Думаю, не вмешайся я, это продолжалось бы вплоть до отключки из-за кровопотери. Но я вмешался.

— Ты всё ещё не отвечаешь на вопросы.

Нож снова описал короткую дугу, и левое ухо нашего тенора упало на его плечо.

Бетон взвизгнул, теперь уже с вполне различимой эмоциональной окраской, и, суча ногами, забился в угол:

— Нет-нет!!! Всё!!! Перестань!!! Прекрати! Всё! Не надо! Я расскажу! Всё расскажу, расскажу, расскажу, расскажу, расскажу, — повторял он с очаровательным прононсом, задыхаясь и захлёбываясь кровью.

— Ясен хрен, расскажешь. Сейчас ещё штришок добавим, — поднял я нож, чем спровоцировал Бетона на попытку впитаться в стену. — Да шучу, не паникуй. Оля, дай чего-нибудь, — протянул я руку и получил видавшую виды тряпицу, годящуюся разве что на растопку, разрезал её пополам и вручил страдальцу.

Тот принял презент с искренней благодарностью, кажется, даже всплакнул, растроганный, и, помогая себе плечом, зажал обе раны. Лоскут, поднесённый к оголённому дыхальцу, тут же пропитался и повис, как хобот больного кровавым насморком слона.

— Гастролёры, беременная женщина, — потыкала Оля нашего «языка» носом — хе-хе — в утерянную было нить повествования.

— Да-да-да, — отчаянно закивал тот, брызжа во все стороны. — Видели, видели их. Шатались тут, выспрашивали всякое. Но без девки.

— Пешком были? Опиши.

— При телеге, с кобылой. В снаряге оба. Один — у него ещё ебальник поломан — с «калашом». Второй — в очках тёмных — с винтарём каким-то и ВСС.

Мы с Олей переглянулись и утвердительно кивнули друг другу.

— Про что выспрашивали? — продолжил я.

— Э-э... Про рацию вызнавали, нет ли где рации помощнее. Про лабазы, патронами затариться. Про автоколонну. Про Самару...

— Что именно про Самару? — спросила Оля и покосилась на меня с недоверием, будто уличила во лжи.

— Да всё подряд — что там как, зачем, почему, дорогу безопасную узнавали, напрямки чтоб пройти.

— А можно напрямки?

— Нельзя. Кроме ГЭСа через Волгу переправы нет.

— Для чего им в Самару?

— Говорили, мол, товарищ у них там пропал, а они вроде как искать его идут.

— Хороший, должно быть, товарищ.

— Это точно, — согласился Бетон. — Я бы и за мамой родной туда не полез.

— Что за автоколонна?

— Броневики какие-то. Проезжала тут похожая, без остановки, и не в первый раз. Наши на кордоне таких не тормозят — себе дороже.

— А сейчас они где?

— Отсюда к востоку две дороги — либо на Альметьевск, либо в Самару.

— Я про пару гастролёров.

— Эти в «Чёрном коте» остановились. На Сланцевой, возле железки.

— Поточнее.

— Квартал Сельмаш, прямо у реки он. Пионеры держат.

— Какая застройка?

— Коробки многоэтажные, некоторые жилые. Это севернее железки, а южнее — промзона и порт.