Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную

Гонго-Бонго был совсем ещё слаб. Ему предстояло томиться и томиться под крышкой. Да и то на этом ублюдочном газу может полной силы и не достичь. А начнёшь разводить костёр, живые угли готовить, — чего доброго, не так поймут…

На кухне тем временем стал собираться народ, и вскоре у свободной конфорки образовалась очередь. Женщины с ковшиками и сковородками в руках хмурились и ёжились от непривычных миазмов, вернее, от тревожной памяти тела, которую они пробуждали в особенности у тех, кто рожал. Заметив это, Мамба мысленно изготовилась к скандалам и ссорам, но ошиблась. Соседки поневоле не возмущались, не дерзили, не обзывались жуткими словами. На этой кухне почему-то не было места ни хамству, ни ненависти, ни злобе. Все просто стояли и терпеливо ждали. У всех здесь была одна большая беда, перед лицом которой соседки делались сёстрами. И Мамба в том числе. На обладательницу странного чугунка, надолго оккупировавшую конфорку, никто даже косо не посмотрел. Никто не собирался бить ей негритянскую морду, не призывал линчевать, не крестил чёрной обезьяной… С ума сойти — все наперебой жалели её племянника и дружно делились едой. Кто вручную вылепленными пельменями, кто оладьями, кто домашней котлеткой.

Большая тарелка на глазах переполнялась…

Однако всему в конце концов приходит срок. Из пойке, поднимая крышку, поползла зелёная пена. Гонго-Бонго, имевший к национальным соусам примерно такое же отношение, как виагра к шоколаду, был готов к употреблению.

— О повелитель чёрной оспы, дух Земли Сакпата, благодарю тебя. И вас, белые люди, тоже, — с чувством проговорила Мамба. Сняла чугунок с огня, взяла тарелку с дарами и отправилась к себе.

Удивительно, но она ощущала неловкость оттого, что не очистила кухню от запаха.

В «третьей» ничто особо не изменилось. Мгави лежал на кровати, неподвижно уставившись в потолок. Персонаж картины выходил в маковое поле. Абрам задумчиво стоял у окна.

Когда Гонго-Бонго немного остыл, Мамба сбросила надоевшее европейское одеяние, надела мучу, расплела волосы и повесила на шею талисман, вынутый из баула. Теперь нужно было поставить в центр комнаты стол, возложить безвольного Мгави и влить ему в глотку толику Гонго-Бонго. Сказать, по обыкновению, оказалось легче, чем сделать. Чёрный Пёс держал пасть на замке и отворачивался от эликсира. Пришлось звать на помощь могучего Абрама и кормить Мгави с ложки.

Справившись с этим этапом, Мамба причастилась Гонго-Бонго сама, отстранила Абрама и начала приплясывать, негромко подпевая:

— О могучий дух Тинги-Ронга, обитающий в моём простом вареве, к тебе я обращаюсь, могучий, тебя страшным именем заклинаю и прошу как доброго друга, да, как доброго друга: очисти это тело, да, это чёрное тело, дай мне и ему Силу, напои меня и его ньямой, да, звёздно-серебряной ньямой, чтобы все недуги от меня и от него отбежали, да, да, отбежали от него и от меня, на дно бездонных болот скрылись, да, скрылись в топких болотах, в горячих песках утонули, да, утонули в раскалённых песках…

Постороннему, увидевшему её в этот момент, не требовалось быть знатоком африканских культур, чтобы понять: здесь происходили отнюдь не «танцы в этническом стиле» на потребу туристам. В комнате творилось настоящее волшебство. Настоящее, древнее и страшноватое, почти как память, пробуждавшаяся от запаха из чугунка.

Приплясывала Мамба недолго. С лица Мгави постепенно сползла серая паутина. На губах высохла слюна, он упругим движением поднялся со стола, но чернокожая жрица ещё не была удовлетворена.

— Живо лицом на пол, головой к окну! — приказала она Мгави. — Хочешь жить — замри!

Абрам подал ей зажжённую сигару. Мамба со вкусом затянулась и резко выдохнула, наполнив комнату таким количеством дыма, что имейся здесь противопожарные датчики, они бы точно сработали. Затем взяла флягу, ту самую, из которой угощала Колякина, покропила ромом и продолжила танец.

— О крылатый Мпунгу, повелевающий сто двадцать одним духом, я прошу тебя как доброго друга, да, как друга, я страшным именем тебя заклинаю: вылечи эту душу! Да, да, вылечи эту душу, верни ей прежнюю Силу. Я хочу видеть это, всем сердцем хочу видеть это. О Мпунгу в радуге сверкающих перьев, возьми меня под крыло, да, да, оперённый, возьми с собою в полёт…

Дощатый пол скрипел, каждой своей доской изумляясь незнакомому ритму.

И чудо свершилось. Мгави вздрогнул, вытянулся, охнул, затих. Рядом с ним безвольно опустилась Мамба, судорожно дёрнулась и захрипела. Дыхание жрицы замедлилось, а закрытые глаза явственно увидели… нет, не Чёрного Пса, как она ожидала. Перед ней предстал Чёрный Буйвол. Теряя последние силы, барахтался он в ловчей яме, источавшей омерзительное зловоние. Зеленоватая влага дождём лилась в яму из оранжевого облака, немного напоминавшего бутылку. Но что самое удивительное — Чёрный Буйвол тонул не один. На его рогах силилась удержаться огромная змея. Оба шли на дно, захлёбывались отравой, отчаянно пускали пузыри, но не могли ни расцепиться, ни выбраться.

Однако свершилось — забили над ними крылья могучего Мпунгу. Поднялся ураган и прогнал оранжевую тучу, прекратив губительный ливень. Потом могущественный дух превратился в Великого Слона Ндловунклу и опустил хобот в яму, убирая мерзкую слизь. Вместе с нею исчезла и густая, затуманивающая сознание вонь. А Мпунгу явил свою высшую ипостась — с клёкотом принял образ Красного Орла, схватил насосавшегося отравы гада и взмыл с ним выше облаков, чтобы там разжать несокрушимые когти. Их поединок был сокрыт от зрения смертных, только падали наземь перья и пух, чтобы Чёрный Буйвол ступал по ним, выходя на свободу.

Походка его была легка, рога крепки, а в проясневших глазах, казалось, горели звёзды.

По телу Мамбы прошла горячая волна, бывшая жрица содрогнулась, расклеивая ресницы. Волшебный мир вновь скрылся за гранью, вокруг была российская реальность: решётки на окнах и немытые стёкла, делавшие летнее небо дымно-серым, как в городе.

И — слава духам! — на полу сидел Чёрный Буйвол и тихо улыбался своему возрождению. Вот кому все краски мира наверняка казались ослепительно-яркими. Подумаешь, решётки! Их и выломать можно, да, выломать можно! А стёкла — отмыть или вовсе расколошматить, да, вдребезги расколошматить!.. Мгави лучился счастьем, его переполняла радостная надежда. С его духовного ока спала тусклая пелена, много лет очернявшая весь мир. Растаяли как дым злоба и ненависть, унялся вулкан ярости, рассыпалась пеплом неутолимая месть. Люди всяческих цветов и оттенков кожи, люди далёких племён и разных тотемов вдруг оказались единой семьёй. Вот Мамба, Великая Обеама, вот её спутник, могучий негр, как видно из абомейских земель. Что делить им и народу атси? Да видят Боги — нечего…