Люк Скайуокер и тени Миндора - Мэтью Стовер

Он отвел взгляд:

– Ну да.

– Я сомневаюсь в том, что даже джедай сможет одолеть Вэстора.

– Я тоже за это не поручусь, – согласился Ник. – Но у меня нет выбора.

– И что дальше?

– Я пытаюсь понять, что мне следует сделать, – протянул он. – Не уверен, что говорить правду сейчас лучшее решение. Скайуокер не похож на отца… Мягкий, добросердечный, понимаешь? Если сказать ему, что Кар – тоже жертва Коллапсара, не исключено, что Люк начнет сдерживать себя в бою. А быть мягким с Каром – это верная смерть.

– А все-таки, и что дальше? Этот парень нам настолько дорог?

Ник заглянул ей в глаза:

– Он спас нам обоим жизнь уже два-три раза, а мы с ним и трех часов не знакомы. Ты думаешь, что Галактике станет лучше без него?

Эона почти неосязаемо покачала головой, затем кивнула в сторону молодого джедая:

– Хорошо, так и быть. Он чудесный парень. Но Кар тебе родич. Никого ближе его у тебя не осталось.

– Это да. Но Кар… Ты ведь меня понимаешь? Он не то чтобы хороший парень…

– Ты тоже.

Ее возлюбленный кивнул:

– А если я помогу детям Энакина Скайуокера выбраться отсюда живыми? Пусть даже одному из них? Это ведь стоит жизни Кара. И моей.

– Я так точно не считаю! И не променяю тебя на мальчика-красавчика, будь он хоть трижды джедай.

– Именно поэтому я не хочу сваливать все на него.

– Разумеется, ты делаешь ему большое одолжение – провоцируешь его на убийство невинного.

– Кар – невинный? Шутишь, что ли?

– Если бы Скайуокер собирался убить его за все, что Кар Вэстор натворил на Харуун-Кэле, или Кесселе, или Нар-Шаддаа, я бы и пальцем не пошевелила, чтобы помочь твоему родичу. Но здесь Кар не злодей, а жертва.

– Для меня это неважно.

– Как тебе угодно. – Эона скептически оглядела его. – Но готова биться об заклад, что это окажется важно для Скайуокера.

* * *

Его чувства не работали здесь, во Тьме.

Здесь не откликались ни зрение, ни слух, и ни до чего нельзя было дотронуться. Он даже не ощущал собственного тела. В нем только начинало зарождаться ощущение, что он является частью некоего энергетического поля – или, может быть, сам является этим полем? Помимо простой уверенности в собственном существовании, он ощущал только определенные модуляции в этом энергополе – сигналы, которые он не воспринимал, вещи, которых не мог коснуться, цвета, которые не мог различить, – безнадежно чуждые проявления иной формы жизни. Холодные, древние существа – те, что никогда не чувствовали биения сердца в груди, не ощущали прикосновения руки и не вдыхали воздух. Рожденные давно умершими звездами, они были бесконечно далеки от него.

«Звездами, – повторил он про себя. – Вот оно. Звезды… Вот откуда они родом. Вот что у нас общего. Потому что я тоже оттуда».

Все во Вселенной рождается из умирающих звезд. Все химические элементы создаются в тигле звездного ядра. Каждый существующий атом когда-то был частью ныне давно исчезнувшей звезды; а сама эта звезда некогда была частью других звезд – звеньев цепочки, протянувшейся в глубь эпох до того времени, когда из единого огненного шара родилась Вселенная.

И именно смерть звезд одухотворяет материю.

Мысль о звездах захватила его воображение, и он смог сосредоточить все внимание на том, что с ним происходило сейчас. Вместо бесформенного поля едва уловимой энергии он представил, что является частью звездного скопления – обширного и неяркого, а эти энергомодуляции стали отдаленными звездами.

Все настоящие звезды устроены одинаково – это космические тигли, но каждая из них – особенная. Какая-то из них больше других, другая – горячее; одна уже приближается к концу своего жизненного цикла, сжимаясь или расширяясь, а другая только еще формируется, собирая пыль и газы, разбросанные древними сверхновыми. Люк представил, как распознает их индивидуальный спектр – точно это были черты человеческого лица. Звезды выглядели усталыми, старыми и одинокими, выжигая себя в бесконечной Тьме.

Но он тоже был звездой и горел светом, который излучала Сила.

Каждая звезда, на которой он останавливал внимание – какой бы тусклой и далекой она ни была, – немедленно ярко вспыхивала, когда он подпитывал ее собственным светом. Они приблизились, привлеченные его энергией и захваченные его гравитационным полем; чем ближе они оказывались, тем жарче разгорались, удовлетворенно и радостно разбрызгивая вокруг диковинные частицы. Они легли на орбиты вокруг него, образовав новую, бесконечно сложную систему, пронизав Тьму радостным танцем.

«Вот мы и здесь, во Тьме, – думал он. – И она вовсе не пустая. В ней есть смысл. В ней есть все мы, и она прекрасна».

И каждая звезда, которой он коснулся Силой, осталась связанной с ним пульсирующими световыми нитями, с благодарностью греясь в его тепле, – ведь они так долго были заточены в этой мерзлой Тьме, а единственный свет, который видели, исходил от выжигания себя самих, и они гасли одна за другой, навеки прекращая свое существование.

И теперь Люк понял, что узнал их.

Не то чтобы они рассказали ему о себе – и не то чтобы у них вообще состоялся какой-то разговор. Юноше не понадобились слова. Теперь он слился с ними в единое целое с помощью Силы. Он узнал их жизнь так, как будто сам прожил ее, потому что в свете Силы и они, и он были одним и тем же.

Он узнал их так же, как они знали себя сами – эту групповую сущность, которая одновременно была еще и группой личностей, индивидуальных сознаний, встроенных в единую систему общего разума. Они родились… Или были созданы? Возникли? Развились? Впервые осознали самих (самого?) себя на скалистой безвоздушной планете-сестре Миндора, которую Люк знал как Таспан-2; у них не было имени для нее, которое он мог бы воспринять. И там они жили в течение долгих тысячелетий, с удовольствием впитывая прямые лучи Таспана, ничего не опасаясь, кроме пятен на солнце и звездных бурь, которые могли повредить структуру плавмассива, бывшего им домом.

Они не имели представления о причине Большого Бума; имперский испытательный полигон на Таспане-2 их ничуть не интересовал. В те дни они даже не знали, что такое люди; они никогда не сталкивались с некристаллическими формами жизни. Большой Бум сам по себе не стал для них катастрофой; наоборот, разрушение планеты просто превратило ее кору в огромное облако, в десятки раз увеличив поверхность поглощения энергии звезды. Для плавильщиков Большой Бум обернулся хотя и коротким, но золотым веком; их культура и разум распространились по всей системе и расцвели в