Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин

class="p1">Поджав ногу к животу, я упираю ступню в стул. Поднимаю штанину и отвязываю от голени нож. Тот самый, что отец потерял. Как неоспоримый аргумент, как козырь, что я держал до последнего хода, я кладу нож на стол.

— Я смогу найти Роже с помощью этой маски, — заявляю я.

— Но как? — спрашивает отец, забирая нож со стола.

На его лице я вижу неподдельный интерес. Он крутить в ладонях нож, рассматривает его, поднимает глаза на меня.

— Я пока не знаю, но уверен, (тут я поправляюсь и говорю, что уверенА) что разберусь.

К этому надо привыкнуть….

— Та женщина, — говорит отец, — что забрала Роже, кинула эту маску к ногам Отто, и сказала — найди меня. Это было так странно. Что она имела в виду?

— То самое и имела в виду, — говорю я.

— Но как ты собралась её искать?

— Легко, — говорю, я, — куда ведёт дорога из деревни?

— Ты и сама знаешь…

— Нет, не знаю!

Отец громко проглотил слюну, подметив мой слегка грубоватый тон.

— Ну, — тянет он, — у нас припасов хватает на жизнь, мы особо далеко не уходим от деревни, а вот местный портной частенько наведывается в деревушку за лесом. Туда дорога и ведёт.

— Туда я и отправлюсь.

Хмыкнув, отец встал из-за стола. Взял маску, подошёл ко мне. Уставился на мои грязные волосы, с отвращением посмотрел на одежду. Хотел потрогать порезы на щеке, но я отвёл его руку в сторону.

— Иди, — говорит он, — омойся в бочке и ложись спать. Утром пойдём к Эдгарсу. Вещички твои обновим, и дорогу узнаем.

Когда я встаю из-за стола, он протягивает мне маску.

— Возьми. Надеюсь, у тебя всё получится.

Устроившись в тёплой и уютной кровати, я уже был готов провалиться в сон, как вдруг услышал странный разговор. Примитивный, на языке, который я слышу впервые, но, блядь, прекрасно понимаю. Во дворе, между собой о тяжёлой судьбе спорят свинья и корова.

Антон Лагутин

Червь-2

Глава 1

Здесь очень тесно.

Мне сразу же вспоминается тот день, когда эта женщина, называющая себя моей матерью, заставила меня залезть в чемодан. Она настояла на том, чтобы я не спорил, иначе мы не выберемся из этого ада живыми. Только встав на мысочки, я мог своим лбом дотянуться до её пояса. Только свернувшись калачиком, я смог уместиться в тесной дверце чемодана. Я снова оказался младенцем, что покоился в тёплом утробе матери, с нетерпением дожидаясь свободы. Она закрыла чемодан. Тьма и духота.

Та женщина, что всем говорила какая она заботливая мать, прошептала мне в узкую щёлку: молчи и ничего не говори. Всё что я мог — дышать. Вдыхать горячий воздух, в котором концентрация кислорода была меньше, чем требовалось моему юному организму. Кисловатый запах старинной кожи напоминал мне о высокой цене молчания.

Всё просто. Есть только одно правило. Всё что от меня требовалось — молчать.

Как же там было тесно.

Но здесь, между шершавей костью черепа и тёплым мозгом не то чтобы тесно. Здесь ужасно некомфортно. Я не то чтобы не в своей тарелке, я вообще не на своём месте! Я так сильно привык к глухим ударам сердца, к бульканью перевариваемой пищи, что свист воздуха, проходящего сквозь женские ноздри, меня выбешивает основательно!

Вдох-выдох.

Поток воздуха трётся о стенки носоглотки создавая вой, похожий на завывание ветра, что просачивается в комнатушку сквозь прохудившееся окно холодной зимней ночью.

Я не могу уснуть. Я не могу думать. Я не могу молчать. Мне некомфортно! Вы слышите меня?

МНЕ НЕКОМФОРТНО!

Всё повторяется… Круговой цикл моей жалкой жизни снова схватил меня в свою орбиту и крутит по кругу.

Крутить и крутить. И я как будто снова оказался на той жёсткой койке в душном купе.

В ту ночь я мчался в поезде со скоростью 120 километров в час где-то на окраине нашей великой страны. Я ворочался третий час к ряду, не в состоянии целиком отдаться глубокому сну. Простыня успела пропитаться потом, а своё одеяло я одолжил соседу — он быстро остывал.

Еще до наступления темноты мы с соседом приятно общались, употребляя всевозможные спиртные напитки. Прикид у него — огонь! Серая майка с изображением пухлой бабы, у которой бокал пива зажат между огромных сисек. Голубые треники. Серые носки. Он по-пацански ставит ногу на диван и протягивает мне пачку сигарет.

Мы сидим напротив друг друга. Между нами столик с металлической окантовкой, а за окном мелькают голые деревья и мёртвые поля, устланные белым снегом. Сосед своим внешним видом вызывает у меня мерзопакостные ощущения: он тощий, бледный, дерзкий, пахнущий древними носками и никотином, пропитавший все его зубы до коричневой желтизны.

— Куришь? — спрашивает он.

— Здесь нельзя.

— Что ты как маленький, — недовольно заявляет он, глядя на меня с хитрым прищуром.

Когда он кладёт свой щетинистый подбородок себе на колено, я вижу, как из его зияющей дырени между ног вываливается бледное яйцо, покрытое свалявшимися волосами. Он просовывает пальцы в дырку и слегка оттягивает клетчатые семейники, тем самым пряча свои причиндалы.

Мы чокаемся.

Я закидываю стакан, обжигаю себе глотку, и мой сосед уже не такой гадкий, как мне казалось вначале нашего знакомства. Он снова протягивает мне пачку, но тут же вспоминает мой ответ и деловито её отводит в сторону.

У нас на столе много закуски. Тут и солёные огурцы, тут и кислая капуста. Есть селёдка и шпроты в клюквенном соусе. Я закусываю всем поочерёдно.

Водка. Закуска. Повторить.

Стакан за стаканом.

Сосед зажимает сигарету губами — и меня это напрягает. Затем он встаёт, распахивает узкую форточку окна — и меня это уже парит. Прикуривает сигарету, делает тягу, выдыхает дым, часть которого возвращается в купе, и когда тонкие струйки затекают мне в лёгкие — меня это уже бесит!

— Здесь нельзя курить, — я спокоен, держу себя в руках.

— Не парься, — говорит он, — я всегда так делаю.

Может, мне действительно последовать его совету и перестать парится? Я сам хочу курить и с удовольствием припал бы сейчас губами к серому фильтру, но мои принципы не позволяют вот так брать и нарушать установленные правила. Какой я зануда! Я беру бутылку водки и наполняю два стакана. Два гранёных стакана, вздрагивающих на каждом стыке рельс.

Выбросив окурок, он возвращается на место. Когда он протягивает руку к стакану, я вижу пучок серых волос, вывалившихся