Елена Долгова - Маги и мошенники

– Мешок золота добывается сообразно натуре, лишь там, где он есть, то есть у нас его нету. Все прочее – сообразно желаниям, за обычную плату.

Горожане толкались, стремясь пробиться к заветной двери, дрожащей или твердой рукой протягивали монеты, скрывались в сарае, шептали, облекая трепет мечты в слова, касались рукой пернатой шеи или крыла. Выходили – веселые или смущенные, удовлетворенные или растерянные. Их сменяли другие. Лица, бледные, смуглые и румяные, веселые, грустные, дерзкие, робкие светились надеждой, горели вожделением, искажались тревогой, страстью и отчаянием. Попавшие в центр толпы с трудом удерживались на ногах, не в состоянии ни пробиться вперед, ни выбраться наружу. В задних рядах вычурно ругались.

Солнце село – толпа все еще ждала. Люди разошлись глубокой ночью.

Усталый Хайни присел на корточки, пересчитывая монеты.

– …а этого ты слышал, который захотел …?

– Ага.

– Никогда бы не подумал, что такое бывает. Где возвышенный разум, где забота о всеобщем благе? Разврат и суетность. Суетность и разврат. Нет, я решительно перестаю уважать человечество. Двести тридцать пять марок, двести тридцать шесть…

Лакомка подозрительно посмотрел на странно разглагольствующего приятеля и протянул Струсу орех. Струс вежливо взял подношение, покатал его в клюве и проглотил целиком.

– Хайни, дружище… Давай, закажем себе настоящий замок на востоке. Заведем винный погреб, псов, охоту, заживем как следует. Опять же там все девушки – красавицы. Не то, что в Нусбауме.

– Дивны земли востока и далек туда путь! Двести восемьдесят две медных марки, двести восемьдесят три…

– Попросим нам с тобой по жеребцу. Быстрых и ладных. Как у сэра Персиваля…

– Ты неумелый всадник, мой друг. Забыл, как две недели назад с мула сверзился? И как сказано в романах – «засим был наш благородный Рихард повергнут наземь».

Лакомка поежился.

– Ты что-то говорить чудно стал, случаем, учености Струсу не заказывал?

– Триста одиннадцать… Триста двенадцать марок. Нет, учености не заказывал. Только дар красноречия на семь дней и вечное излечение мозолей.

Друзья умиротворенно помолчали.

– Может, проще было сразу врезать – хотим, мол, триста марок, и точка?

– Ты же сам знаешь – проверено. Ежели кошелек у нас появится, он тут же у другого исчезнет. Ну, скажем, у Шинцеля, или у Хаушки. Закон сохранения звонкой монеты. Поросенок еще так-сяк, а Шинцель за грош задавится. Словом, завопит – украли и стражу кликнет. Зол он на тебя.

Лакомка задумчиво почесал волосатые костяшки толстых пальцев и зевнул.

– А что, если…

Смутная мысль забрезжила в неторопливом разуме Рихарда. Она тревожно помигала болотным огоньком, потянула по спине холодным сквознячком беспокойства и исчезла. Бывший солдат Гагена устроился на ворохе свежих стружек, хрустнул суставами и провалился в сон, решительно отмахнувшись от дурных предчувствий.

А между тем – зря. Беда подкралась незаметно. Вначале мерный ход событий не предвещал недоброго. С раннего утра возле вывески топтались посетители – пара десятков зевак, изнывающих от нетерпения. Заспанный Хайни отворил дверь и запустил по одному: конопатую девчонку в белоснежной косынке, худую женщину с младенцем на руках, писца нусбаумского нотариуса, косоглазого бродягу в полумонашеской одежде и почтенного благообразного старичка с юрким взглядом мышиных глаз. Ладер совсем уж было собрался заняться очередным клиентом – незнакомым парнем, по виду конюхом, как его труды оказались грубо прерванными. Такой внезапностью как правило обладает пресловутый небесный гром. Впрочем, гром – он на то и гром, чтобы, сея ужас, оставаться явлением благородным. Чего нельзя сказать о пронзительном женском визге, который в самый неподходящий момент осквернил слух наших героев. Вопила вчерашняя носатая девушка, расплатившаяся медной маркой за вывод бородавок. Бородавки на ее лице, действительно, исчезли, но это почему-то не произвело должного умиротворения. Рассвирепевшая девица стояла, грозно уперев руки в плоские бедра, и, по-видимому, не собиралась уходить. Лакомка невольно поискал взглядом, чем бы заткнуть уши, ничего не нашел и использовал для этого дела собственные пальцы. Хайни скривился:

– Чего тебе, добрая девушка?

Дурнушка взвизгнула на самой пронзительной ноте и наконец умолкла. Лакомка осторожно отнял пальцы от ушей.

– Ну и?

– Обратно хочу.

– Чего обратно? Бородавки?

– Мои деньги, шельмец!

– Постойте-постойте, добродетельная девица!

Хайни с ужасом понял, что волшебство Струса вполне-таки действует, принуждая его выбирать совсем не те выражения, к которым привык закаленный язык наемника.

– Это с какой-такой стати мы должны возвращать вам монету, достопочтенная? Ваши требования, прекрасная дама, противоречат классическому, римскому и естественному праву, нарушают пункт первый, семнадцатый и сто сорок третий законоуложения о свободе торговли, равно как и…

Хайни попробовал замолчать, но красноречие решительно воспротивилось, оно бунтовало, лезло, бурлило и требовало выхода. Девушка заплакала.

– Ыыы… Вы обещали убрать бородавки с лица.

– Конечно. Они и исчезли.

– Нет. Они… – Девица потупилась и густо покраснела – они переместились.

– Куда? – живо заинтересовался Лакомка.

– Туда.

– Туда – это куда?

– Туда, чем на табурет садятся.

– Не может быть! Не верю. А посмотреть можно? – галантно поинтересовался Рихард.

– Мерзавец! Охальник! Давай деньги обратно!

– А вот и не отдадим! Эй, Хайни, не отдадим?

– Не отдадим!

– НЕ ОТДАДИМ – НЕ ОТДАДИМ – НЕ ОТДАДИМ!!!

Герои, хором скандируя свой девиз, окружили даму с двух сторон и сейчас аккуратно подталкивали ее, намереваясь позорно изгнать в строну проулка. Девушка вертелась туда-сюда, пытаясь наградить звонкой пощечиной то Хайни, то Лакомку. Пару раз ей это удалось. Девица размазала слезы по щекам и, уже исчезая за углом, погрозила друзьям костлявым кулаком.

– Слушай, Хайни, а может, отдали бы ей монету, и дело с концом? Как же она теперь сидеть будет? На табурете…

– Ну, теперь уже поздно. Sic transit gloria mundi.

Отделаться от следующего посетителя оказалось гораздо труднее. Им оказался ражий, широкоплечий торговец. Вчера он явился одним из первых. Желание оказалось вполне заурядным – наложить «заклятие несокрушимости» на дверь склада с ценным товаром. Все было проделано в лучшем виде, но то ли мысли желающего не имели достаточной ясности, то ли Струс на этот раз сплоховал – во всяком случае, на склад с этого момента действительно не мог попасть никто. Хозяин тоже не мог.

До полудня друзей посетили – недовольный лекарь, все больные которого поправились сами собой. Несколько внезапно заболевших – лекарю явно намечался новый заработок. Бывший пьяница, избавившийся от тяги к вину и немедленно жестоко застрадавший от скуки. Пятнадцать человек, испытавших горькое разочарование непонятно почему.

После полудня Лакомка снял вывеску и друзья скрылись в сарае, изнутри подперев дверь колом. Рихард жевал соломинку, растянувшись на груде стружек. Хайни пробовал на ногте острие перочинного ножа и вдохновенно разглагольствовал.

– Нет, я все же был прав – человечество несовершенно. Они все – все желают разного! Разного, но такого мелкого… нет, мелкого-мелкого-мелкого. Один в ущерб другому. Заметь, дружище, тут побывала сотня наших добрых имперцев. Хоть один – ну хоть один пожелал истинно высокого? Людям не нужны высокие материи. Им наплевать на общее благо. Их не заботят милосердие, сострадание, добродетель, разум и благочестие. Они как бабочки, которые летят на огонь собственных пороков, не сообразуя свои желания ни с общим благом, ни…

– Слушай, Хайни Красноречивый, ты бы заткнулся, а? Перестань нести чушь. И без тебя тошно. Тоже мне, нашелся трепач добродетели.

Волшебство Струса все еще действовало, и Хайни попросту проигнорировал увещевания Лакомки.

– …ни даже со здравым смыслом. Заметь – они могли пожелать чего угодно! Золотой век, скажем, всеобщее умиротворение, процветание Империи, исправление негодяев, волци в агнцы ну и всякое такое прочее. Но нет! Дырявая крыша наших добрых нусбаумцев беспокоит куда больше.

– Заткнись, тебе говорю. Какого дьявола ты себе пожелал красноречия? Для общего блага или как?

– Чтобы клиентов зазывать.

В двери решительно постучали.

– Кто?

– Открывайте.

– Открывай ты, Ладер!

– Сам открывай.

Лакомка выдернул кол. У порога стоял бургомистр Нусбаума собственной персоной и двое стражей. На румяном, простоватом лице господина Дезидериуса отражалось искреннее огорчение, некоторое беспокойство и почти отеческая печаль. Смущенный Хайни поднялся с земли, отряхнулся от соломы, стружек и попытался принять более-менее почтительный вид.

– Чем можем быть вам полезны, господин бургомистр?