Нестандартное мышление - Хайдарали Мирзоевич Усманов

а счет за это дело был оплачен с процентами, которые хватили бы на ещё один ремонт и ещё одну свадьбу его детей. В его разуме все линии сходились к одному. Риск был весьма велик – но вполне оправдан, если цель возвращает жизнь в док и тепло в дом.

После его приказов мостик снова ожил. Рычаги дрогнули, лампы вспыхнули, “Сломанный Клык” зарычал, и капитан выпустил команду. Их поход начался не с крика, а с ровного, тяжёлого шага – шага того, кто знал цену чему-либо в этом беспокойном мире. А сам старый пират медленно и даже как-то задумчиво откинулся в кресле капитана, скребя когтями по подлокотнику – привычка, выработанная за долгие годы тревожных полётов. Его корабль, тяжёлый крейсер третьего поколения, был почти живым существом – уродливым, грубым, но надёжным. Построенный орками для войны, он не знал понятия “красота” или “изящество”. Его обшивка напоминала грубо склёпанные бронеплиты, наваленные друг на друга в беспорядке, словно кузнец в спешке лепил доспехи из первого попавшегося металла. Но под этим внешним хаосом скрывалась чудовищная прочность. Корпус этого старого корабля пережил десятки боёв, сражался в дымящихся облаках обломков и всё ещё держался…

……….

Крейсер шёл тяжело и уверенно, будто древний бык, готовый снести всё на своём пути. Реакторы внутри гудели низким утробным басом, вибрации передавались по полу мостика, и каждый орк ощущал их в костях, словно удары барабана. Штурманы, тоже орки, только постарше, молча отслеживали поступающие на их пульты данные. Их грубые пальцы с загрубевшими суставами двигались по тяжёлым панелям управления, покрытым царапинами, ожогами и следами времени.

– Разгон пошёл. – Глухо рыкнул главный механик, вставая с места и поворачивая голову к капитану. Его клыки блеснули в полумраке мостика. На огромных экранах сначала было видно крошечную светящуюся точку Вольной станции гоблинов, вокруг которой роились мелкие суда и даже автоматические грузовые баржи. Но постепенно этот огонёк стал удаляться, исчезать, а вместо него пространство впереди темнело, наполняясь мерцающими линиями светил.

Крейсер набирал скорость с орочьей медлительной основательностью. Не резкий рывок, как у огрских фрегатов, и не изящный скользящий манёвр эльфийских “проныр”… Нет… Орочий корабль походил на старого бойца, что разгонялся, делая каждый шаг всё быстрее и тяжелее, пока не превращался в неудержимый таран.

– Пять процентов… десять… пятнадцать… – Хрипло бормотал кто-то из помощников, следя за шкалами мощности. Вибрация постепенно усилилась, и по обшивке пробежал низкий скрежет, словно сам металл противился переходу. Старый орк прикрыл глаза и ухмыльнулся – он знал, что это был вполне нормальный звук. Корабль, как и его капитан, никогда не шёл тихо. Он ревел, рычал, скрежетал, но делал своё дело.

– Синхронизация систем прыжка завершена. – Прохрипел штурман. – Держим курс на вектор ушедшего корвета.

Капитан медленно кивнул. Перед его взглядом уже мерцало окно прыжка – прямоугольный разлом в пустоте, где пространство начинало искажаться, сжиматься в спирали.

– Вперёд, старая железяка… – Пробормотал он, словно подбадривая собственного зверя. И в тот момент, когда разгон достиг нужной отметки, крейсер словно нырнул в распахнувшуюся перед ним пасть гиперпространства. Пространство вокруг вытянулось в бесконечные полосы света, а затем всё исчезло. Остался только гул внутри корабля – тяжёлый, низкий, будто биение сердца гиганта.

Корабль орков ушёл в прыжок, тяжёлый, мрачный и неуклонный, как сама судьба, решившая преследовать бегущий корвет…

Кто рождён для боя

Когда “Сломанный Клык” взялся за очередной разгон, для орков это был не просто технический акт – это была молитва металла и крови. Они не описывали прыжок цифрами и логарифмами. Они говорили о нём телом, как охотник говорит о добыче. Я опишу, как это ощущалось у них – каждое движение, каждое дрожание, каждое короткое “как будто огонь в груди”.

Вначале – разгон. Двигатели врубились не мгновенно, а с тем, что орки называли “нарастанием зуба”. Это был низкий, густой гул, который проливался по настилу и стучал даже в кости. Металл под ногами вибрировал так, будто корабль начинал петь старую, тяжёлую песню. Вибрации шли вверх по ногам, в колени, в плечи. Кто-то из экипажа смыкал зубы и считал – не секунды, а шаги, потому что у орка ритм времени – это шаги, удары, вспышки.

Запах – это был первый сигнал. Смесь горячего масла, озона и шероховатой табачной смолы. Когда реактор набирал энергию, от вентиляционных решёток дуло лёгким запахом палёной меди, и горькая нота этого запаха становилась для них чуть ли не обетом. Она говорила одно… Скоро… Рот у кого-то пересыхал. У кого-то в нёбе выступала металлическая тяжесть, что было вкусом напряжения.

Панели мигали, стрелки на приборах “сглатывали” шкалы. Инженеры – орки с зажатыми губами и грубыми руками – проверяли синхронизацию, и от них постоянно сыпались короткие фразы:

“Регистрация фаз – зелёная… Фазы полностью сошлись… Статор держит…”

Эти слова у них звучали как заклинания. Повторённые вслух, они придавали храбрость. И когда всё светилось зелёным, волнение переходило в действие.

Последние секунды перед прыжком – это сжатое напряжение сердца. На мостике останавливаются все разговоры. Даже шёпот механиков становится похож на удар молота о наковальню. Орки брали в руки ремни, пристёгиваясь к своим креслам, и даже талисманы. Кто-то целовал медальон. Кто-то потирал ладонью старый след на браслете. Это были не суеверия, а ритуал. Дать миру знать, что они вошли в то пространство, где тело и сталь сравниваются с вечностью.

И – вход. Это не звук и не свет. Это ощущение, как если бы ты стоял на вершине холма, и земля вдруг ушла из-под ног. Сначала – резкий, странный толчок, будто челюсть вжимают в грудь. Внутри корпуса происходил моментальный спад давления на уши, потом обратная волна, как ураганный вдох. Орки, что стояли у иллюминатора, видели звёзды вытянутыми линиями – и это было похоже на то, как кто-то растягивает мир, чтобы показать, сколько в нём пространства для удара.

В гиперпространстве свет не мерцает, он бежит полосой. Для орка это не картинка – это смятие времени. Минуту длится как час, час – как взрыв. Они не меряли прыжки часами. Они измеряли их ощущениями. “долго”, “коротко”, “как душа во время боя”. Кто-то ощущал это как долгий, протяжный рев в ушах. Кто-то – как безмолвную давку, когда всё вокруг замерло, и остаётся только твоя плоть и сталь корабля.

Технически у них такой прыжок – это работа громадных силовых контуров. Конденсаторы взвешивали энергию, гармонайзеры стреляли токами, магистрали охлаждения свистели. Но в