Герой на подработке. Ищи ветра в поле - Елена Тихомирова

же цыкнул я, но не посмел отвесить оплеуху. Элдри и правда выглядела потерянной и беззащитной настолько, что походила на тень себя прежней. На такую неё рука не поднималась.

– Но этот хрен верняк трепал? Ты из шрай-ханской знати, что ли?

– Вот уж точно нет! Такое бы я о себе запомнил, – рассмеялся я от предположения. – Меня всё детство шпиняли, как паршивую собаку какую-то, а с благородными так не поступают. Да и в Шрай-Хане я никогда не бывал. Амейрис, а именно Юдоль и Варжень – вот мои края.

– Откуда же манер понабрался?

Я расслабился. Теперь Элдри была рядом. Благодаря смекалке мне удалось легко выпутаться из логова крайне опасного зверя. Я получил своё, и мне за это ничего не было. Всё вновь стало хорошо. И оттого во мне возникло желание выговориться, как если бы каждое произнесённое слово могло сделать мою жизнь ещё лучше.

– Близкая подруга у меня была из благородных, – от воспоминаний об Эветте внутри меня действительно разгорелось приятное тепло. – Мы росли бок о бок. Вместе. И как же она меня достала своими поучениями, ты даже не представляешь! То не делай так, а это, наоборот, так делай. И сиди ровно. И жуй с закрытым ртом!

– Отчего же? Представляю, – дружелюбно усмехнулся Данрад. – Чего только терпел?

– Любил, – ответил я, разом портя себе настроение.

– Сколько мужиков не вопрошай, а у них всё один ответ. Любил он, вот и нажил себе проблем по гроб. Тьфу! Одна херня из-за этих баб… Потом-то что с ней?

– А потом убил я её. И девчонку её себе забрал.

Отвечал я тихо, так как не был уверен, что вообще стоит чего-либо отвечать. Однако Элдри засмотрелась на зазывалу и вроде как слышала только его. На разговор взрослых мужчин она не обращала внимания, предвкушая прелести нового театрального представления.

– Во, мужик, даёшь! – аж помотал головой Данрад, пытаясь уложить в мозгах такую нелепость. – Чего с родными-то не оставил? Мстил? Или на мать похожа?

– А у неё родных больше не осталось, – солгал я, сразу припомнив о пока ещё живом бедолаге на Амейрисском престоле. – И да, очень похожа. Вылитая она.

– Тогда красивая та твоя девка была.

– Самая красивая. Таких я больше никогда и не видел.

Вожак искоса посмотрел на меня, но больше ничего не сказал. И хорошо. Я полностью погрузился в собственные мысли. И в них я почему-то воображал только то, что принято называть счастливыми моментами. Я не вспомнил о том, как убивал Эветту, а даже отчего-то представил, что мы какое-то время жили бы вместе в том доме у озера. Так, как могли бы жить муж и жена. И что Элдри действительно наша дочка.

Я ласково потрепал девочку по голове и, удерживая свою руку на её плече, с гордостью прижал к себе.

– Да, Морьяр. Чего? – тут же отвлеклась от своего занятия Элдри.

– Ничего, – ответил я и, решив пошутить, притворно вздохнул. – Мелкая ты. Как раз, чтобы как на трость опереться.

Девочка тут же возмущённо вырвалась от меня, но затем, хихикнув, положила мою ладонь обратно себе на голову и сообщила:

– Да-да, я тросточка. А ты старичок! Смотри, держись крепче. Упадёшь не то.

Некоторое время я потакал её игре, а затем мне это наскучило. Да и Данрад завёл интересный разговор про то, что раз Малая, Данко и Шептун попались, то им меньше доля положена. С Данко и Шептуном я был полностью согласен, но вот долю Элдри считал неприкосновенной. А потому вожак напомнил, что я нож испоганил. В ответ ему я сказал… И как-то так мы и дошли до дома.

В холле как раз накрывали на стол. На обед Стае полагались уха, варёная картошка, запечённая рыба да пироги с рубленым яйцом и луком. Из Нинэлле и с одной рукой кухарка была хоть куда. Что-что, а готовила она пальчики оближешь. И, наверное, Данраду тоже пришло нечто подобное в голову, раз он только доброжелательно шлёпнул девушку по заду, когда та выкладывала на стол последнюю тарелку с зеленью и имела неосторожность оказаться подле него.

– Чё? Перепугалась? – делая свирепую рожу, тут же гаркнул он.

Нинэлле действительно от шлепка побледнела и отступила на шаг назад, а потом и выдавила из себя робким шёпотом:

– Да.

– А зря, – неожиданно дружелюбно улыбнулся Данрад и, вытащив из своего кошеля (а не из того, что отдал Гоития) два золотых, положил их в здоровую ладонь девушки да сжал на монетах её пальцы. – Я сегодня добрый. Так что бери себе на приданое и вали отсюда, девка!

Зная нашего вожака, заявлю смело, что для него это был жест неслыханной щедрости. Шептун аж глаза округлил от удивления. Сорока задумчиво наклонил голову и потёр подбородок. Однако Нинэлле этого не поняла. Она вдруг упала на колени и, рыдая, воскликнула:

– Нет, не могу я так. Убейте! Не примут меня тятенька с матушкой. И замуж Палантий не возьмёт. Убейте лучше!

– Вот дура-девка, – услышал я тихие слова Окорока, и они вывели меня из оцепенения.

Я тяжело вздохнул и, пока Данрад только начинал сурово хмуриться, ловко ухватил Нинэлле за здоровую руку. Затем заставил её подняться и силком выволок на улицу. Деньги девушка продолжала сжимать в кулачке, а потому, слава великой Тьме, возвращаться за ними не пришлось. Заинтересованная Элдри вышла за нами следом, но я в резких выражениях приказал ей вернуться в дом и только потом сурово обратился к дурочке.

– Ты не выдумывай. Он ведь и правда убьёт.

– Я знаю.

– Так что ты на рожон лезешь? На эти деньги в твоём селе дом хороший поставить можно. Любому парню вмиг всё равно станет девка ты или нет.

– Я так не могу. Я знать буду, – она уставилась на меня мёртвыми синими глазами. Они были удивительно глубокими и от слёз сверкали, как сапфиры.

– Глупости не говори.

– А это не глупости, – в девичьем взгляде появилась безумная искорка. – Принять такое – на нечеловеческую жизнь себя обречь. Жизнь без стыда и совести. Такая хуже всех посмертных мучений будет.

Я начал было вразумлять её, но тут на какого-то всадника залаяла собака, а затем и цапнула его коня за ногу. Лошадь со ржанием взвилась на дыбы и, сбросив хозяина, понесла. Подковы звонко зацокали по мостовой. И я сам не понял, как Нинэлле разжала кулачок с монетами да со всех ног бросилась под копыта взбешённому животному. Я устремился вслед за ней, не обращая внимания на брошенное золото. Но было поздно. Череп девушки оказался