Темный феникс. Возрожденный. Том 2 - Фёдор Бойков

их дислокация, маршруты патрулей, планы моего отца, сроки атаки… я расскажу тебе всё, что ты захочешь знать. Без промедления и в реальном времени.

Я даже не сразу нашёл слова, чтобы ответить. Предательство такого масштаба пахло либо великой подлостью, либо отчаянием. И я никак не мог понять, зачем княжичу предавать свой род.

— А цена? — спросил я наконец. — Что ты хочешь взамен?

Глава 24

Илья смотрел на меня так долго, что мне показалось, будто он ничего не хочет взамен предательства.

— Я хочу, чтобы ты убил моего отца, — он горько усмехнулся. — Ты точно с этим справишься. Но это не всё. Я прошу тебя сохранить жизни моих сестёр. Отец видит в них лишь разменную монету для будущих династических браков, но для меня они не ресурс, а семья.

— Ты понимаешь, что предлагаешь? — тихо спросил я. — Это измена. Тебя ждёт позор и изгнание, если правда вскроется.

— Я понимаю, — княжич кивнул. — Но выбор между честью рода и жизнями сестёр для меня очевиден. Если император даст своё согласие на эту бойню, значит, я имею право решать, какую сторону занять.

— Почему ты так уверен, что я выиграю войну? — спросил я. — Доверять твоим словам — всё равно, что снова и снова совать руку в пламя, каждый раз ожидая, что результат будет другим.

— Не доверяй, — Илья покачал головой. — Твоё право. Но моя уверенность в твоей победе подкрепляется действиями его величества. Если император готов бросить вызов аристократам и подписать разрешение на войну, то это означает, что он тебя опасается.

— Ты ведь не так наивен, чтобы верить в то, что говоришь? — я шумно выдохнул. — Императору могу не нравиться лично я или весь род Шаховских. Это не та причина, ради которой можно пойти на предательство своего рода.

— Род… сильное слово, которое должно отзываться в сердце гордостью и верностью, да? — Илья засмеялся тем горьким смехом, после которого разве что за грань отправляться. — Ты слишком принципиальный и честный. Ты действительно гордишься своим родом, но так не у всех. Мой отец — свихнувшийся старик, для которого собственные дети ничего не значат. Он бросает нас в пекло, а потом смотрит, как мы гибнем.

— Чем-то похоже на воспитание тёмных, — хмыкнул я. — Сильные выживают, слабые погибают

— Ты же не такой, — горячо воскликнул княжич. — Ты же боролся за врата и за свою семью. Разве нет? Разве ты не ищешь способ отказать эмиссарам императора, когда они явятся за твоей сестрой?

— Что тебе об этом известно? — процедил я сквозь зубы. — Откуда у тебя информация о моей сестре?

— Слухами земля полнится, — Давыдов покачал головой. — Рейнеке землю носом рыли, чтобы найти способ оставить девочку в семье. Да и ты разве не за этим ездил к Бергу?

— За этим, — кивнул я, усмиряя эмоции. — Но это не имеет отношения к нашему разговору.

— Я хочу… — Илья облизал губы и сжал кулаки. — Я хочу, мать его, род, которым смогу гордиться! Род, в котором борются за своих, а не вышвыривают их на улицу. Понимаешь⁈ Я устал быть частью рода, в котором всем плевать друг на друга!

Я смотрел на княжича, в глазах которого горела смесь отчаяния, ненависти и наивной веры в то, что мир можно исправить одним предательством. Он был похож на загнанного в угол зверя, который готов укусить руку, дающую ему хлеб. Это выглядело жалко и противно, но я понимал эту отчаянность молодости.

— Ты говоришь, что хочешь спасти сестёр, — сказал я равнодушно. — Это благородно, но династические браки — норма в этом мире. Что твой отец сделал такого, что его собственный сын решил пойти против него?

— Помнишь, как мы приехали к тебе перед испытанием? — затравленно спросил Илья и после моего кивка продолжил. — Отец предложил тебе младшую дочь в жёны. А ведь Алёне тогда едва восемнадцать исполнилось. Ты отказался от брачного договора, но нашёлся тот, кому плевать на возраст.

Княжич сжал кулаки и выпятил подбородок.

— Совсем недавно твоим соседом был князь Михаил Одинцов, — выплюнул он со злостью. — Дважды вдовец, чей младший сын старше Алёны на десять лет. И он был готов подписать брачный договор с моим отцом. Пришлось вмешаться… его величество очень не любит, когда его пытаются обмануть на деньги.

— Так это ты сдал Одинцовых? — я усмехнулся. — Хороший ход. Сестру ты от брака точно спас. Так к чему тогда продолжать? Делал бы дальше вид, будто ни при чём.

— Думаешь, князь Одинцов — единственный старик, охочий до молодого женского тела? — фыркнул княжич. — Отец уже нашёл нового жениха для Алёны. Может быть, ты слышал о князе Ермолаеве? Тот ещё подонок, что уже четырёх жён свёл в могилу.

— И? — поторопил я Илью, запомнив фамилию старого сластолюбца, чтобы точно не иметь с ним никаких дел.

— Отец хочет подписать с ним брачный договор после победы в войне с тобой, граф, — проговорил он, снова распаляясь. — Если отец погибнет, все договорённости пойдут гроксам в глотку! Так ты согласен на мои условия или нет?

Княжич смотрел на меня с вызовом, почти умоляя не видеть в нём жалкого предателя. Он хотел, чтобы я видел спасителя, который пытается совершить взрослый, чудовищный поступок из самых, как ему кажется, чистых побуждений.

Я не собирался доверять Давыдову. Но если княжич так хочет докладывать мне о передвижениях своей гвардии, кто я такой, чтобы ему это запрещать. Если мои разведчики подтвердят его слова, буду действовать. Ну а если нет — я забуду, что мы вообще говорили.

Я медленно кивнул. Чутьё подсказывало, что его боль настоящая. Информация всегда имеет ценность. На войне все средства хороши, а эта война уже стучится в мои ворота.

— Хорошо, княжич, — сказал я, и в моём голосе не было ни одобрения, ни осуждения, лишь холодная констатация факта. — Я убью твоего отца и не трону сестёр. Это всё, что я могу тебе сказать.

Я развернулся и шагнул к лесу, оставив его одного. Через пять минут ходьбы ко мне присоединились разведчики, а через десять — остальные бойцы. Мы молча дошли до машины и выехали в поместье.

Обратная дорога прошла в гнетущем молчании. Гвардейцы, видя моё настроение, не решались нарушить тишину. А я сидел, уставившись в темноту за окном.

Но видел я не ночной лес, а лицо Ильи Давыдова, искажённое ненавистью к собственному отцу и отчаянной надеждой, что я стану его палачом. На душе было мерзко и гадко, будто я извалялся в грязи.

Предателей я ненавидел всем сердцем, несмотря на