Прежде, чем умереть (СИ) - Мичурин Артём Александрович

— Кол, прекрати, — проскрипел лейтенант, с трудом сдерживаясь, чтобы не кинуться к несчастной обиженке и заключить в объятия.

— Не лезь! Пусть сам попросит. А, Станислав, хочешь, чтобы я прекратил?

Но дружище Стас только пускал красные слюни, безуспешно пытаясь принять вертикальное положение. И удар ногой в печень не помог ему в этом нелёгком деле.

— Знаешь, когда я закончу, из тебя можно будет готовить отбивные, просто нарезав ломтями. Хоть на что-то сгодишься.

Честно говоря, не думал, что он поднимется. Досталось ему крепко, а у меня не было желания его убивать. Не в тот момент. Но упрямый ублюдок продолжал тянуться к небу.

— Ладно, — левый в голову, правый под сердце, левый в печень, и правый крюк в челюсть. Что ни говори, а голова у этого засранца крепкая. Опять встаёт! — Давай, дружище, веселее, зябко на месте-то мяться. Ого! — без труда уклонился я от двух размашистых взмахов похожими на плети руками. — Кто тут у нас чемпион?! Вот он, наш чемпион! — три джеба вернули пятую точку Станислава на землю. — Ну, отдохнул? Давай, поднимайся, это только первый раунд.

— Хватит, — прозвучало у меня за спиной после щелчка предохранителя.

— О, лейтенант, — поднял я руки, — не место стволу в кулачном бою.

— Если ты хотел что-то доказать, то считай — доказал. На этом всё.

— Вон оно как... Ещё целишься мне в затылок?

— Целюсь.

— И что дальше? Выстрелишь...?

— Не надо, Кол.

— ...если сделаю так? — подошёл я к силящемуся подняться Станиславу и отвесил с ноги в рёбра.

— Отойди от него!

— Или так,- занёс я ногу, чтобы от души зарядить кованым носком в зубы, но резко накатившая темнота помешала мне закончить начатое.

Затылок... Сука, как же больно. А чёрт, — борясь с дрожью, поднёс я к глазам мутное красно-белое пятно, постепенно превратившееся в мою окровавленную ладонь.

Павлов, гнусная ты мразь, напал со спины на безоружного. Кстати... Приведя, наконец, фокусировку своих ясных очей в порядок, я осмотрелся, и единственное, что обнаружил — торчащий в земле кинжал. Ни ВСС, ни «Пернача» рядом не было, как, впрочем, и моих боевых товарищей. Карманы и подсумки тоже чудесным образом опустели — ни магазинов, ни гранат, ни аптечки, даже флягу сняли! Ну, хоть ботинки на месте. Так, давай мыслить взвешенно. Павлов огрел меня по башке, чтобы я перестал обижать Станислава. Ладно, он своего добился. А стволы зачем забрал? Очевидно, хочет быть уверен, что я стану говорить прежде, чем стрелять. А магазины с флягой? Нет. Нет-нет-нет, он не настолько тупой, чтобы бросить меня тут и уйти с этим недобитком. В конце концов, если хотел бы кинуть, просто пристрелил бы. Наверняка, хочет проучить. Экий озорник, небось, сидит сейчас и ждёт, когда я явлюсь весь такой обескураженный, в полном смятении, а тут — опа! — друзья-товарищи, как ни в чём не бывало, возле костерка, нерушимая команда! Блядь, очень на это надеюсь.

Я встал, оправился, рассчитывая придать своему облику менее побитый вид, и пошёл к лагерю. Каково же было моё удивление, когда и там оказалось пусто! Сука! Да как так?! Весь этот нелепый розыгрыш зашёл слишком далеко!

— Павлов! — крикнул я в никуда, наплевав на маскировку. — Если ты думаешь, что это смешно, спешу тебя расстроить — это нихуя не смешно!

Я унял учащённое дыхание и прислушался — тишина.

Тем временем дело близилось к вечеру, а на охоту мы отправились утром. Угли в кострище ещё теплились, но совсем слабо, и новых веток с самого утра никто не подкидывал.

Я полез в карман достать зажигалку, чтобы обновить костерок и согреться, но оказалось, что друзья-товарищи лишили меня и этой радости. НР-2 тоже увели, а там, в НАЗе, было огниво. Ну как можно быть такими мудаками, с живого мародёрствовать? Только кинжал и оставили — иронично, сука, иронично...

Первым острейшим желанием стало — пойти следом, застать спящими, перерезать жилы, съесть живьём. Точнее, в обратном порядке, но потом логика запротестовала и переставила всё по своему усмотрению. Жрать хотелось страшно, а жрать Павлова со Стасом на гарнир — вообще нестерпимо. Я бы так и поступил — пошёл бы за ними— но сучий снег решил, что ему нужно выпасть именно сейчас, и закрыть нахер все следы. Ну, хоть от жажды не помру.

Негодуя со всей этой говённой ситуации, я даже немного согрелся, так как меня буквально трясло от бешенства. Но одним негодованием сыт не будешь, пора переходить к решительным действиям. Вариантов у меня оставалось немного — сдохнуть в лесу или выйти к трассе и попытать удачу. До Карачуна было недалеко — это я хорошо помнил, мы шли вдоль него и отклонились только чтобы поохотиться. А пришли, вроде, оттуда. Или оттуда? Блядский лес. Нет, точно-точно, Карачун севернее, значит, надо чесать вон туда. Вещмешок на плечо и... Сука.

Говорят, когда долго лежишь на промёрзшей земле, тело отдаёт ей часть своего тепла, часть, куда большую, чем уходит в воздух при обычных обстоятельствах. Это, в свою очередь, снижает температуру организма и, если она падает ниже тридцати пяти градусов, начинаются проблемы. Вначале небольшие: дрожь, синюшность кожи, нарушенная координация движений. Дальше — больше: спутанность сознания, проблемы с памятью, сонливость, галлюцинации и закономерный финал этого чудесного явления под звучным названием «гипотермия». Не знаю, какой температуры достигло моё тело, а может проблема была в разбитом затылке, но заподозрить неладное стоило задолго до того, как Луна сменила Солнце, а трасса так и не показалась. Однако я не заподозрил, я просто шагал и шагал по прямой через чёртов лес, засыпая на ходу, пока в заторможенном мозгу не забилась, как нюхнувшая газа канарейка, мысль: «Я заблудился. Я. Сука. Нах**. Заблудился». И, что странно, она меня позабавила. Ну а с другой стороны, разве не смешно после стольких лет погонь, резни и стрельбы подохнуть в лесной чащобе, имея под рукой лишь то, чему всю жизнь доверял больше прочего — верный кинжал? Я опустился на колени и, вынув из ножен его холодное, но находящееся в полном порядке тело, приложил острие к ладони. Стальное жало вошло под кожу абсолютно безболезненно, словно ладонь была чужая. Мне даже показалось, что я смотрю на это издалека, сквозь пелену, совершенно отстранённо — чьи-то руки в засохшей крови, чьи-то ноги в снегу, чья-то подходящая к концу жизнь. Стало так спокойно, так... И вдруг меня будто током шибануло!

— Бля!!! — выронил я кинжал и скорчился, прижимая руку к груди.

Дикая боль прошибла предплечье от ногтя до локтя. Стальной гадёныш нащупал-таки нерв. Сознание вмиг прояснилось, и дремлющие чувства вернулись к работе.

— Что это? — я потёр глаза, боясь распознать в увиденном плод галлюцинаций.

Но нет, крохотный огонёк, едва различимый среди хитросплетения голых ветвей мерцал не в моём воспалённом сознании, он был реален.

— Реален... — поднялся я на ноги и зашагал к нему.

Признаться, в тот момент мне было совершенно плевать, что там, в этом свету. Тёплый очаг, жертвенный костёр, конец пресловутого туннеля — не важно. Главное — у меня появилась цель. И уж я до неё доберусь, а остальное... Остальное приложится.

Глава 37

Тот, кто хоть раз голодал, знает цену еде. Недоеденная похлёбка для него сродни личному оскорблению, не обглоданная кость — плевок в лицо. Мне голод знаком с малых лет, он был моим постоянным спутником, пока я не начал зарабатывать самостоятельно. Но и тогда что-то не позволяло мне нажираться от пуза, виделось в этом нечто неправильное, противное естественному порядку. И осознание того, что кто-то переваривает собственный желудок, когда на моём столе изобилие, тут совершенно ни при чём. Просто, чревоугодие — оно как незавершённый половой акт, глупый, бессмысленный и без партнёрши, когда останавливаешься не потому, что кончил, а потому, что уже не можешь продолжать. Этакая гастрономическая мастурбация с неясными целями. Но прямо сейчас я готов был пренебречь принципами и заняться этим постыдным делом с полной отдачей. Воспалённая фантазия рисовала картины пиршества — запечённые, сочащиеся жиром свиные туши, гуси в яблоках, связки колбасы, горы гарниров... И виной всему этому был свет, струящийся из крохотного оконца лесной избушки. Клянусь, я в жизни не видел света теплее и уютнее.