Михаил Ахманов - Ливиец

Зеленоглазый делает знак Хассе приблизиться. Рядом с ним шагают двое, зрелый муж в доспехе и юноша в богатом наряде, выдержанном в белых и синих тонах. Этот – полуливиец, полуегиптянин: чистая смуглая кожа, темные глаза и волосы, но рост и фигура не такие, как у сынов Та-Кем. Египтяне мелковаты, а юноша в бело-синем высок и двигается с гибкостью пантеры.

Бело-синее – цвета фараона…

– Урдмана… – Хасса почтительно склоняет голову. – Тахос, и ты, Анх-Хор, господин мой…

Взгляд зеленых глаз на темнокожем лице пронзителен. Урдмана ниже великана Хассы, но кажется, что смотрит на него сверху вниз.

– Лазутчики вернулись, родич?

– Еще нет. – Хасса задирает голову, смотрит на небо. – Вернутся скоро. Светлый Ра не успеет подняться на две ладони.

Тахос, муж, облаченный в доспехи, задумчиво хмурится.

– Пекрур хитер и ждать нас у озера не будет. Нужно послать еще лазутчиков. Послать в холмы!

– Стоит ли? У нас больше воинов, чем у этих голозадых обезьян.

– Поздно менять дорогу, если попал в зыбучий песок. Пошли, как сказал Тахос! И еще одно… – Лоб Урдманы прорезает морщина. – Пусть найдут Пемалхима, сына ящерицы, пусть высмотрят, где он встал, посередине войска или с края. Это не трудно – чем выше пальма, тем заметнее.

Царевич Анх-Хор кладет ладонь на рукоять меча:

– Ты хочешь биться с ним, Урдмана? Отомстить за сына? Но в Нижних Землях нет воина сильнее, а ты уже не молод. Позволь, это сделаю я. Клянусь Амоном, я справлюсь с ним!

– Ты же сам сказал, господин, что в Нижних Землях нет воина сильнее, – с усмешкой произносит Хасса. – Возможно, кроме меня.

Тахос тоже усмехается, а наследник фараона высокомерно вздергивает подбородок.

– Запомни: мой отец – Гор! От зари до заката крылья его и мощь его необоримы! Он мне поможет!

– Помог крокодил утке, – насмешливо бормочет Хасса, но Урдмана резко прерывает его:

– Пустой спор! Зачем носить песок в пустыню? Боги еще не лишили меня разума, и биться я с ним не буду. Но отомщу! – Лицо Урдманы искажает злобная гримаса. – Ты, Анх-Хор, пришлешь мне трех своих лучших стрелков, а твои лазутчики, Хасса, пусть разведают, где их поставить. Ясно?

Тахос молчит, Хасса и Анх-Хор кивают. Лицо у сына фараона недовольное – он, вероятно, рвется к подвигам и славе. Хасса отступает, и я прерываю связь с внедренной в его сознание ловушкой.

Мой отряд, восемь десятков бойцов, затаился у подножия холма. Травы тут высокие; крестьяне-роме, устрашенные нашим нашествием, уже неделю не выгоняют на пастбище коров и овец – тех, которых мы еще не съели. Прямо перед нами поле овса, а за ним деревня: хижины со стенами из тростника, крытые пальмовым листом, дворики с очагами, общинный колодец и амбар. Амбар – самое высокое строение и самое в данный момент пустое; верно говорят – где побывали воины, мышь и зернышка не сыщет.

Дорога рассекает поле надвое и скатывается в низину меж холмов. Их пологие склоны, куда не достает разлив реки, заросли кустарником и годятся лишь для выпаса коз. Козы, в отличие от коров и овец, сглодают все – и кору, и листья, и редкие пучки травы. Но коз в селении уже не осталось, козы съедены в первую очередь – к козлятине у ливийцев национальное пристрастие.

На холмах, в кустарнике по обе стороны дороги, прячется главная часть нашего воинства; там дружины Пекрура, Петхонса и других вождей. В засаде под холмом мои люди, а также воины Баклула и другого князька, Тари, сына Такелота. Место подходящее; обходить холмы по заболоченной низине тяжело и трудно, а лезть на них как будто ни к чему, если имеется дорога. Но похоже, что Урдмана не меньше Пекрура искушен в междоусобных стычках – заподозрил-таки неладное. Если убедится, что на холмах его ждут, возможны осложнения. Разного рода: может занять деревню и сидеть в ней месяц, может все же обойти холмы или атаковать вершины, но без большой надежды на успех – слишком мал перевес в численности. Я, учитывая свой богатый опыт, распорядился бы иначе – провел разведку боем или рассредоточил бы войско и ударил ночью. Но это сложная операция, не то что нагрянуть на спящих и пьяных дружинников Пемы. Успех ночного сражения зависит от согласованности действий всех отрядов, от умения биться мечом и секирой, от хорошей связи с предводителем, от сигналов, подаваемых огнем и трубами. Стрелы, копья, колесницы, всадники – все бесполезно во тьме, кроме клинка, кинжала, быстрых ног и отличной выучки. Все это будет, но не сейчас. На ближайшие два-три тысячелетия военная доктрина такова: легионы ночью не воюют.

Правда, в воинстве Урдманы есть лучники, и это может привести к иным тактическим решениям.

Я подозвал Баклула и Иуалата. Они подползли, струясь, словно змеи в траве.

– Откройте уши свои и слушайте. Ты, Иуалат, возьмешь моих людей и расставишь по двое по обе стороны дороги. Пусть затаятся в овсах и следят за всяким шевелением. Если заметят лазутчиков – убрать их по-тихому. Когда увидят воинство Урдманы, пусть возвращаются назад.

– Да, господин.

– Иди! И да будет с тобой милость Амона. – Я повернулся к Баклулу: – Дошло до меня, что среди твоих людей и воинов Тари есть меткие метатели дротиков. Пусть приготовятся. Еще отправь гонцов к Пекруру и Петхонсу. Надо известить вождей, что у противника есть лучники.

– Откуда ты это узнал? – Его губы недоверчиво скривились.

Я вытянул руку, обхватил пятерней его затылок и ткнул Баклула лицом в жесткую траву.

– Ты, пропивший мумию отца! Не спрашивай, а выполняй, не то познаешь вкус смерти на своих губах!

Он выплюнул землю и травинки.

– Но я…

– Ты сын осла! С ними Анх-Хор, царевич из Таниса, и он наверняка привел лучников! Пошли людей, или я вырежу ремень из твоего хребта!

Злобно сверкнув глазами, Баклул исчез в траве. С осторожностью приподняв голову, я уставился на овсяное поле. Войско Урдманы было километрах в пяти-шести, и его разведчики, которые двигались налегке, уже могли сюда добраться.

Я ждал, всматриваясь в высокие зеленые травы. Пять минут, десять, пятнадцать… Затем метелки овса заколыхались в двух местах, прочерчивая след ползущих в них людей. На мгновение мелькнули головы, прикрытые плетенными из стеблей накидками – мои воины осматривали поле. Потом раздался придушенный хрип, блеснуло лезвие кинжала, и шевеление в овсах затихло.

Кто-то осторожно коснулся моего плеча. Скосив глаза, я увидел дружинника Баклула в холщовом нагруднике, со связкой дротиков на спине.

– Меня послали гонцом в холмы, семер. Я вернулся с вестью от владыки Пекрура.

– Говори!

– Он сказал: Пема, сын мой, если лучники идут последними, позаботься о них. Еще сказал: вряд ли их пошлют впереди войска.

Вряд ли, молчаливо согласился я. Лучники опасны, когда до шеренг противника двести шагов и пустое пространство; значит, Урдмана оставит их в арьергарде в качестве прикрытия. Та-Кем издревле славился стрелками из лука; в этом боевом искусстве египтяне превосходили всех, кроме, возможно, скифов, конных лучников. Но с коня не пошлешь стрелу на большую дистанцию, а мощные луки египтян били почти на половину километра.

– Иди, – сказал я воину Баклула. – Иди и готовься к бою.

Он исчез в траве.

Я смотрел на деревню, на крестьян и их женщин, боязливо выглядывавших из лачуг, на собак и голых ребятишек, перебегавших от двора к двору, и жалость, непрошеный гость, закрадывалась в мое сердце. Вечно голодные, испуганные, невежественные, гнущие спину перед сильным и знатным, а перед богами падавшие ниц… И так – века, тысячелетия, в каждом уголке Земли… Даже в Эпоху Взлета, когда над планетой уже кружили спутники, это не прибавило счастья голодным и униженным. Что они думали о будущем? Как представляли его? О чем мечтали в своих темных и жестоких временах?

Далекий мерный топот прервал мои раздумья. Деревня вдруг замерла; исчезли дети, попрятались собаки, никто не высовывал голов из хижин, и мнилось, что даже пыль застыла в воздухе. На дороге показались воины. Тракт был нешироким, и они шли по четверо в ряд, огибая здание амбара и площадку перед ним, где, видимо, обмолачивали колосья. В овсах началось едва заметное глазу шевеление – мои люди оттягивались назад, к зарослям травы, метатели дротиков ползли вперед, пока те и другие не слились в единую цепочку на краю поля. Воинство Урдманы тянулось по дороге нескончаемой чередой – легковооруженные, пращники, лучники, щитоносцы и копьеносцы, обоз – повозки и ослы. Казалось, что людей тут гораздо больше тысячи – как всегда, когда отряды двигаются в походных колоннах. Предводители, Урдмана со свитой, Тахос и царевич Анх-Хор, шли теперь не в середине войска, а возглавляли его. Их лиц я не видел, ибо до первых шеренг было еще не меньше километра.

Раздался протяжный возглас, и маленькая армия остановилась. К вождям приблизился высокий человек в доспехах. Хасса, понял я, и, прижавшись к земле, мысленно произнес «Чару».