Элона Демидова - Отступник

В шею неофита вдруг ткнулась рукоять хлыста — так вождь дал команду начинать, и Олег пополз к первому костру, обдирая локти и колени о неровности плит.

― Кто ты? — раздался из-за спины суровый голос вождя, который, казалось, разносился по всему городу.

Парень нахмурился и ответил:

― Я человек.

― Кто твои родители?

― Мой отец Виктор, моя мать Мария.

— Назови свою родину.

― Лакедемон.

― Назови своих богов.

― Мои боги в священных водах Миуса.

― Зачем ты пришел сюда?

― Я пришел, чтобы умереть, — юноша поднял взгляд и увидел диск луны который словно любопытный глаз взирал на происходящее.

― Знаешь ли ты, — продолжил допрос Кислов, — что смерть уничтожит прошлое...

― Да.

― Помнишь, что, сделав шаг, невозможно будет вернуться...

― Да.

― Готов ты сделать этот шаг?

Происходящее уже не казалось смешным фарсом, и Олег вдруг отчетливо понял, что вплотную подошел к той точке, к последнему вопросу, когда еще можно воспротивиться, отступиться, сказать: «Нет!», и завтра с рассветом покинуть Таганрог. Трещали поленья, плясало пламя, и луна освещала бескровное лицо неофита, больше схожее с восковой маской.

«Ты помни лишь одно — я с тобой...» — прозвучал вдруг в ушах голос Каур.

― Да, — сказал Олег.

― Тогда сожги все внешнее, — произнес вождь.

Пылающие поленья выстреливали искры, когда юноша бросал в огонь свой поношенный, но все еще очень прочный камуфляж, а затем берцы. В этот момент Олег почувствовал острое раздражение — ботинки были почти новыми и такое бездарное уничтожение хороших вещей в угоду дурацким идеям показалось невыразимой глупостью. Ткань задымилась, затем начала чернеть.

В тот же миг раздался свист, и кнут полоснул его спину. Юноша не издал ни звука. В интернате за провинности ученики довольно часто подвергались порке, хотя удар вождя был непривычно болезненным.

― Забыты ли боги, забыты ли священные воды Миуса?

― Забыты... — выдохнул Олег, стирая локти об асфальт.

И снова плетеные ремни вспороли кожу спины.

― Забыта ли родина, забыт ли Лакедемон?

― Забыты, — спина горела, когда неофит взобрался на первую ступень.

― Забыт ли отец, забыта ли мать?

Хлесткие звуки и уже пронзительная боль... Можно ли стереть из памяти материнскую улыбку? Олег увидел губы мулатки, пухловатые, волнующие, прекрасные: «Ты помни лишь одно — я с тобой...»

― Забыты...

― Забыто ли имя, забыто ли человечество?

Олег поморщился, закатив глаза. Нет, в интернате так не пороли.

― Забыты... — пошатнувшись, он продвинулся еще на шаг.

― Забыта ли прежняя жизнь? — последний удар пришелся по шее.

Голова юноши дернулась, а дым от сгорающей одежды попал в глаза, отчего они заслезились.

― Забыта! — почти прокричал он.

Преодолев три ступени, он оказался перед вторым костром, который наполовину заслоняла фигура судьи.

― Да здравствует смерть и вот ее жертва! — проревел Дрожжин не своим голосом и трижды взмахнул секирой, а потом сбросил крышку с корзинки, вытащил оттуда связанного петуха и одним ловким движением перерубил ему шею. Птица подергала ногами и замерла.

― Рождение через кровь и боль, — судья, вытянул руку с жертвой над головой юноши и трижды обошел вокруг.

Олег вдыхал раскаленный воздух, идущий от костра, в ушах шумело: «Ты помни лишь одно — я с тобой...»

Волосы впитали теплую кровь. Черные, липкие до омерзения струйки текли по вискам, щекам, лбу, заливая глаза Олега, но вытереть их было нельзя. Наконец, пытка закончилась, судья кинул обезглавленную тушку в огонь, и бывший человек, а ныне нуклеар, преодолев последний участок дистанции, заполз за памятник. Там он увидел немолодую женщину с распущенными волосами, у ее ног лежала новая одежда. В руке она держала чашу, из которой пахнуло молоком.

― Радуйся, Лидия, — донесся голос вождя, — у тебя родился сын.

Кисло улыбнувшись, женщина протянула парню чашу, которую нужно было опустошить до дна.

«Ты помни лишь одно — я с тобой...»

Юноша выпил молоко до последней капли и почувствовал, что его стало подташнивать.

― Сын мой, нарекаю тебя Олегом, — из темноты вышел пожилой мужчина, — и зваться ты будешь Олег Федорович, ибо имя мое Федор. Теперь встань и оденься.

Олег посмотрел на своего нового отца, лицо которого было на редкость равнодушно.

«Заставили, — подумал «новорожденный», — их, наверное, заставили. Они совсем не рады новому сыну, я им просто не нужен».

Брюки оказались нелепо коротки, и поэтому пришлось подвернуть штанины до колена, а вот кожаные ботинки пришлись впору. Рубаху Олег одевать не стал, потому что не хотел перемазать ее в засыхающей крови. Пока он возился со шнурками, все участники обряда ушли, не посчитав нужным сказать что-то напутственное или поздравить, и юноша остался один возле догорающих костров.

Олег ощущал в душе пустоту, чем-то похожую на ночное небо, но только без звезд, без луны и даже без туч. Бездонный вакуум. И, как ни странно, сейчас он на самом деле чувствовал себя совершенно другим человеком, и восемнадцать лет жизни в Лакедемоне виделись как блеклый ускользающий сон.

Машинально переставляя ноги, новорожденный нуклеар пересек площадь и подошел к дому, в котором жил Илья. Открыв дверь, он увидел сидящего на ступеньках лестницы лучезарно улыбающегося хозяина, рядом стоял подсвечник с зажженной свечой.

― Наконец-то! — воскликнул паренек. — Я уж даже задремывать стал.

― Ты весь сияешь, — глухо произнес Олег.

― Как же иначе?! Теперь ты мой старший брат. Это же были мои родители! Завтра всем расскажу: у меня появился кровный брат. Понимаешь, у меня теперь два самых лучших брата на свете: ты — настоящий, и Саша — клановый. Это так здорово!

«Хоть кто-то радуется», — с горечью подумал Олег.

― Да, понимаю, наверное, здорово, — устало согласился он.

― Ты этого пока не осознал, — голос Ильи подрагивал. — Но давай помогу тебе смыть кровь, я ведь пока ждал, даже воду успел нагреть.

Несколько минут спустя Олег стоял над тазиком, шипя от боли, так как мыльная пена попала в свежую рану на шее. Илья зачерпывал ковшиком теплую воду из ведра и старательно лил тонкой струйкой.

Когда Олег вытирался, в комнату вошел вождь.

― Ну, как самочувствие, нуклеар?

― Терпимо, но могло быть и лучше, — честно ответил юноша.

― Хорошо, — Кислов вытащил из кармана коробочку. — Это мазь, чтоб быстрей заживить раны. Завтра утром мы отправимся в экспедицию, в район, который до Великой Катастрофы назывался Северным поселком. Нужное нам место находится за пределами Запретной зоны, так что поход может быть весьма опасен. Если будешь чувствовать себя нормально, то отправишься с нами. Готов?

― Я с радостью, — безрадостно произнес Олег и с удивлением понял, что ему все равно — куда идти и зачем.

― А можно и мне, Валерий Александрович? — восторженно перебил Кислова Илья.

Вождь поморщился, взглянул с неодобрением на юнца и сказал:

― Хорошо, пойдешь, если сейчас встревать в разговор не будешь.

Илья радостно подпрыгнул и зажал рот рукой.

― Мы отправимся к дому, в котором я когда-то жил, — продолжил Кислов. — Там в подвале был спрятан пластид и кое-что для производства напалма... Надеюсь, что все сохранилось — это будет очень полезно нам для защиты, сам понимаешь от кого.

Когда вождь ушел, юноша лег на живот, зарывшись лицом в подушку, а новообретенный родственник принялся втирать ему в спину целебную мазь, без умолку болтая об ожидающем их завтра приключении.

Казалось, Олег лишь на минуту прикрыл глаза и задремал, как «младший брат», который будто бы вообще никогда не спал, уже тряс его за плечо: