Бремя власти IV - Иван Ладыгин

адским пламенем. Рядом со мной, с грохотом разрывая реальность, материализовался Аль-Ахмар в своей самой могущественной форме — в видн гигантского крылатого воина в доспехах из раскаленного добела металла. Сотня его самых крепких и безжалостных воинов-призраков возникли между мной и двадцатью Архидемонами, встали живой, мерцающей стеной. Их белые, дымчатые клинки замерли в боевой стойке.

— Наконец-то, — прошипел Аль-Ахмар, его пылающий, как угли, взгляд скользнул по приближающимся тварям, оценивая их. В его голосе сквозил знакомый мне смесь раздражения и боевого азарта. — Настоящая работа. А то уже надоело торчать щитом для этой жестяной банки.

— Держи их, — скомандовал я коротко, экономя дыхание и силы. — Не дай им подойти. Не дай им помешать мне.

— Не учи ученного, — огненный джинн взмахнул своим гигантским клинком, сотканным из молний и чистейшего пламени. — В атаку!

Зал взорвался хаосом, по сравнению с которым бой во дворе показался детской возней. Призраки Аль-Ахмара, безмолвные и дисциплинированные, сошлись с Архидемонами в яростной, беспощадной схватке. Звон призрачной стали о демоническую плоть, взрывы магии, рев ярости, шипение испаряющейся скверны — все смешалось в оглушительной какофонии, которая, казалось, вот-вот обрушит своды. Это была еще более жестокая, более эпичная и более безнадежная битва. Магия выжигала стены, оставляя расплавленные пятна; сталь рассекала плоть, призраки сражались в абсолютной тишине, а демоны — с дикими, раздирающими душу воплями.

Я же, не теряя ни секунды, рванул вперед. С невероятной скоростью я врезался в Повелителя демонов.

Мой солнечный клинок встретился с его когтистой, покрытой чешуей лапой. Всплеск энергии, светлой и темной, столкнувшихся в противоборстве, отбросил нас обоих, как щепки. Его трон из черного кристалла не выдержал удара волны и разлетелся вдребезги с оглушительным хрустальным звоном.

Этот гад был чудовищно силен. Каждый его удар был сокрушительным, каждое движение — выверенным и смертоносным. Его когти, длинные и острые, как бритвы, оставляли глубокие борозды в каменном полу, рассекая камень, как масло. Его хвост, словно шипастая, разумная плеть, метался вокруг меня, пытаясь поймать, оплести, сломать хребет, ударить сбоку. Он использовал тьму как оружие — сгустки абсолютного мрака, гасившие свет моего клинка; иллюзии, в которых я тонул; психические атаки, пытавшиеся разорвать мое только что вернувшееся сознание.

Я тоже использовал весь свой арсенал… Всю свою тысячелетнюю опытность. Скорость. Маневренность. Хитрость. Магию. Я парировал его удары солнечным клинком, отскакивал, уворачивался, использовал моменты его размаха для контратак. Я метал в него сгустки солнечного пламени, выжигающие душу — он рассеивал их взмахом руки, окутываясь плащом из живой тьмы. Я пытался пронзить его ледяными копьями Скверны, черными и безмолвными — его красная кожа была словно огненная броня: лед таял, не причиняя ему никакого вреда.

Один удар его кулаком, собранным в комок чистой силы, пришелся мне по ребрам. Я услышал отвратительный хруст, откашлялся кровью и отлетел к стене, оставив в ней вмятину. Он не давал мне опомниться, наступал, испуская из пасти луч концентрированной, древней скверны, того самого первозданного хаоса, что был старше всех богов. Я едва успел возвести силовой щит, вложив в него все, что осталось от магии Солнца. Луч ударил в него, заставив трещать, искрить, плавиться. Я чувствовал, как мои резервы иссякают, как пустеет внутренний источник.

— Ты слаб, Соломон! — рычал он, приближаясь ко мне. Его лунные глаза пылали торжеством. — Слаб от своих вновь обретенных, жалких, человеческих чувств! Ты вернул себе душу? Прекрасно! Теперь я вырву ее из твоей груди и съем на твоих же глазах! Я буду пить твои слезы! Наслаждаться твоим страхом за ту самку и ее еще не рожденного щенка! Я всё вижу!

Он сделал рывок. Слишком быстрый, слишком мощный для его исполинских размеров. Его коготь, длинный и острый, как бритва, метнулся прямо к моему лицу. Удар был рассчитан на обезглавливание.

Я уклонился. Инстинкт, вышколенный тысячами боев, сработал. Но не до конца. Я не учел его хвост.

Справа резанула острая, обжигающая боль. Мир на мгновение погрузился во тьму, потом вспыхнул алым невыносимым светом. Что-то горячее и липкое залило половину моего лица.

Я отпрыгнул назад, пошатываясь, натыкаясь на обломки. Рука сама потянулась к лицу. На месте правого глаза была кровавая, пульсирующая боль и мокрое месиво. Я нащупал там обломок его шипа, вонзившийся мне в глазницу, с хрустом вырвал его и швырнул на пол. Боль была всепоглощающей, огненной, безумной. Но вместе с ней пришла и странная, холодная, абсолютная ясность. Ясность воина, загнанного в угол, раненного зверя, отца, защищающего свое будущее. Эта боль стала моим топливом.

— Глаз… — хрипло, с усилием прошипел я, выплевывая сгусток крови. — Ты только что задолжал мне глаз… А это очень дорогой… подарок… Я запомню.

Демон противно рассмеялся.

— Это только начало, Соломон! Начало твоего долгого падения!

Он снова пошел в атаку, еще более яростный, уверенный в своей победе. Но что-то изменилось. Боль… она не сломила меня. Она заставила сосредоточиться до предела. Обострила все остальные чувства до сверхъестественного уровня. Я видел его движения одним глазом четче, чем раньше двумя. Я слышал малейший скрип его чешуи. Я чувствовал колебания воздуха перед его ударами, улавливал малейшие изменения в его ауре.

Когда он занес свою огромную лапу для следующего сокрушительного удара, я сделал шаг навстречу. Вложил в свой клинок всю оставшуюся силу Солнца, всю мощь Скверны, всю свою ярость, всю свою боль, всю свою любовь к Валерии и нерожденной дочери, все свое отчаяние и всю свою надежду. В этот клинок я вложил свою вернувшуюся душу.

Мой меч вспыхнул так, что затмил мрак портала, свет битвы призраков и демонов, свет самого Аль-Ахмара. Он стал маленьким, рукотворным солнцем в моей руке. Он прошел сквозь его лапу, отсек ее по локоть с тихим шипением, и не остановившись, не встретив никакого сопротивления, вонзился ему в грудь. Точнехонько в то место, где, как я почувствовал, билось его демоническое сердце.

Повелитель замер. Его лунные глаза, полные торжества, расширились, наполнились невероятным ужасом и тотальным непониманием. Он посмотрел на культю своей руки, из которой хлестала черная субстанция, смешанная с искрами угасающей мощи. Потом его взгляд медленно опустился на рукоять моего меча, торчащую из его груди. Из раны уже лился не фонтан, а река — поток чистой, черной энергии, его сущности, его извращенной жизни.

— Н-не-воз-мож-но… — прохрипел он, и его голос потерял всю свою могущественность, став просто скрипом умирающего механизма. — Я… божество…

— Возможно, — просто сказал я, и моё слово прозвучало громче любого раската грома. И я выдернул клинок.

Я отрицал его право на существование.

Из