Михаил Каштанов - Союз нерушимый...

Через некоторое время, когда Пантюшин и Гриневич уплетали сваренную Андреем пшенную кашу на сале, появился и их разведчик. Крюков вышел из зарослей кустарника, остановился и замахал руками, привлекая внимание. Потом оглянулся и приглашающе махнул кому-то рукой. Лёня вернулся не один, следом за ним из кустов выехала двуколка, на которой сидели средних лет человек в полувоенной форме и кто-то пожилой в толстовке с лежащим на коленях толстым саквояжем. Следом за ней к лагерю вывернули две телеги, покрытые сеном, на которых расположились еще человек пять. Как выяснилось, падение самолёта видели пастухи, которые пасли колхозное стадо в нескольких километрах от места падения. Крюков вышел на них как раз в тот момент, когда один из них намеревался скакать в правление, чтобы сообщить о происшествии. Наскоро объяснив ситуацию, Лёня попросил прислать пару повозок, поскольку 'у нас один лежачий и пара плохо ходячих и барахла разного'. Представившись человеку в полувоенной одежде, который оказался председателем правления Осиповым Семёном Ильичем, и, предъявив удостоверение начальника экспедиции, Пантюшин коротко рассказал о том, что с ними произошло. Долго рассказывать необходимости не было, и так всё было видно и понятно. Он только попросил как можно скорее доставить их в правление и помочь связаться с райцентром, чтобы оттуда сообщили в крайисполком, что с ними, в общем и целом, всё в порядке. Но требуется техническая помощь. Во время разговора с председателем Андрея немного водило из стороны в сторону, но зато непонятный зуд сменился на малозаметное жжение в области раны. Наконец, к ним подошел пожилой, переодевшийся в белый халат, который он достал из саквояжа, и который оказался местным фельдшером. Он уже осмотрел лётчика и штурмана, причем, судя по выражению его лица, остался доволен теми мерами, которые были приняты сразу, по горячим следам.

— Ну-с, молодой человек, теперь давайте займёмся Вами.

Пантюшин хотел отказаться, готов, дескать, потерпеть до места, но его в очередной раз мотнуло в сторону, и он позволил усадить себя на край телеги и стянуть с себя заляпанную кровью гимнастёрку. Аккуратно сняв повязку и осмотрев рану, фельдшер поверх пенсне внимательно посмотрел на Пантюшина.

— Да-а-а, молодой человек. На Вас всё заживает, извините, как на собаке. Края раны уже розовые, и я вижу следы ожогов, которые почти не заметны. Да-с, но зашивать нужно. Говорите, что потерпите?

Лётчика, продолжавшего спать, аккуратно переложили на одну из телег, на ней же устроился и штурман. Как не берёгся, а всё равно натрудил ногу, поэтому он откинулся на один бортик телеги, устроив повреждённую ногу на другом бортике. Пантюшин категорически отказался ехать в двуколке, заявив, что 'как командир поедет только со своими людьми'. Заслужив одобрительный кивок от председателя, он забрался в телегу и устроился спиной к движению, чтобы иметь возможность видеть и лётчика и штурмана. Да и вторую телегу тоже, на которую переложили самое ценное оборудование и на которой в окружении местных восседал Крюков, что-то эмоционально им рассказывающий. Таким порядком и двинулись к деревне, в которой находилось правление. Но только после того, как председатель оставил двух подростков охранять место падения, достав из брички и вручив одному из них берданку. Всё правильно — имущество государственное, ему охрана требуется, а что за охранник без оружия?

Деревня Александровка была большой, и еще при подъезде к ней Пантюшин заметил маленькую церквушку. А, значит, это уже не деревня, а село. Что в деревенской иерархии означает много. Село это не только больше жителей, но и возможность иметь свою школу, медпункт, почту, магазин. Статус, однако. Который проявлялся еще при царе — только в селе могла стоять церковь, пусть даже самая маленькая. А жители сбиваются ближе друг к другу не просто так, а по какой-либо важной причине. Важной для жителей, но не для чиновников, часто просто не понимающих этой причины и проистекающей из неё разницы. Андрею вспомнилась деревня, откуда родом, в 'той' жизни, были его настоящие родители. Собственно, деревня была именно селом, которое окружало до десятка деревень, находившихся от пяти до десяти километров от него. Место было очень удобным для сельского хозяйствования. И продуктивным, что не маловажно: заливные луга, сенокосы, большие ровные участки, пригодные для выращивания ржи, и чернозём в низинах. Но городским чинушам, назначенным 'кукурузником' Хрущёвым решать за крестьян, что, когда и где им сеять, это всё было абсолютно безразлично. Поэтому главной усадьбой укрупнённых колхозов была назначена самая бедная и неудачно расположенная из деревень. Чёрт его знает, возможно, у кого-то из чиновников оттуда была родня, но итог сего 'реформаторства' был очевиден — заливные луга перепаханы, 'ржаные' поля засеяны пшеницей, которая в этих краях никогда не росла, а редкие чернозёмы превращены в пастбища. И председатель колхоза, который до укрупнения был в их селе, не был посажен в тюрьму за сопротивление 'гениальному решению партии' только потому, что был инвалидом — фронтовиком и лично знаком начальнику районной милиции. Тоже фронтовику, кстати.

Уже ближе к полуночи Пантюшин дозвонился-таки до Беленко и доложил ему о ситуации. Тот немного помолчал и заявил, что необходимые распоряжения отдаст немедленно и сообщит в Сарапул Гиматову. Приказал завтра, ближе к полудню, принять санитарный самолёт и этим самолётом отправить лётчика и вылететь самим. Потом попросил пригласить к телефону председателя и поручил тому обеспечить охрану места падения самолёта экспедиции и организовать посадочную полосу для санитарного самолёта. Решив организационные вопросы, Андрей и Семён Ильич вышли на улицу и неторопливо пошли к школе, в которой разместили, буквально упавших на голову, гостей. Благо, были каникулы, и в школе находился только сторож. Повернув в проулок, ведущий к школе, Пантюшин увидел, что сторож, представившийся как Макарыч, и Крюков спокойно курят, усевшись на лавочке под фонарём и прислонившись спинами к нагретой за день стене.

— Ну, как там, Лёня?

— Нормально, спят. Присаживайтесь, подымим на свежем воздухе. А потом уже и на боковую.

Сам Андрей не курил, не было привычки, но председатель присел на лавку, свернул самокрутку, насыпав табак из вышитого кисета, закурил и с наслаждением прислонился к стене, вытянув ноги. Помолчали. Потом неугомонный Крюков спросил:

— А что, товарищ председатель, у Вас народ в колхоз как, силком загоняли?

— Тьфу, на тебя, дурень чубатый! Сказано — молодой, да глупый. Посмотри на Макарыча. Да не гляди, что у него одной ноги нет. Он сам кого хошь, куда хошь загонит, силой-то его господь не обидел. Он и на культяпке своей с вилами так обращается, что любо-дорого. А ведь был самый, что ни на есть одноличник. Скажи, Макарыч?