Елена Колядина - Призрачные поезда

V

– МЫ отправляемся, – оповестил Краснов.

Василий неприязненно посмотрел сперва на меня, а потом на него.

– Неча пацана-то впутывать!

– Поосторожнее с выражениями. Слово «пацан» происходит от слова «поц» и значит «необразанный мужчина», – мигнул мне Краснов и серьёзно взглянул на помощника. – А как знаешь, Василь. Ведь спуститься придётся. Нý, вдруг тебя в туннеле прохватит опять, как в тот раз?

– Ничего со мной не того. Подумаешь, голова закружилась.

– Ну, ну… А ещё тебе голоса какие-то слышались…

– Я вообще тогда раненый был! Пётр Николаевич!.. – едва не плакал Василий. – Вы меня зря отталкиваете! Я с вами… с вами я куда хошь пойду! Но малец нам без надобности. Для чего ему секретный путь обнаруживать? А если кого прихватить желаете, так хоть этого… своего!

– Ты про Хмарова?

– Да. Он, конечно, ещё тот колоброд, но личностью посерьёзнее и комплекцией поосновательнее, чем Трофим.

Они говорили так, будто я отсутствовал. Доставало ли у Василия разумения понять, что, упоминая о некоем секретном пути, он уже наполовину рассекречивал секретность своего секрета? Подумалось, что как дети играют на развалинах после бомбёжки в войну, разделяясь на федералов, боевиков и миротворцев, так и седой генерал Краснов тоже играл в тайны и заговоры, которые как нельзя лучше соответствовали обстановке обширной полутёмной квартиры в старорежимном доме. Военные бессмысленно препирались, не стесняясь Трофима: один – потому что любой ценою хотел утвердить своё мнение, не заботясь об аргументах; второй – из крайней преданности, из любви к первому. Я не спешил уходить с кухни. Они могли проговориться о чём-либо действительно любопытном.

На подоконнике лежали газеты «Коммерсантъ-Daily» и «Чёрная сотня», которыми шеф-повар бил мух. Я развернул «Ъ» и содрогнулся от омерзения: всё было заляпано выдавленными внутренностями насекомых. Отчаявшись, открыл «Чёрную сотню». На передовице напечатано обращение к военному и морскому министру:

Уважаемый Александр Фёдорович!

Издревле повелось, что если государству угрожала опасность, если враг вторгался в пределы наши, то высшие классы, те, кого называют элитой, дворяне, аристократы, – подобно старшим братьям, первыми показывали пример народу, в первых рядах выступали на защиту родины.

Дочери надменных остзейских баронов прятали белокурые локоны под косынками сестёр милосердия; сыновья гордых восточных владык молились рука об руку с православными воинами перед битвой; родовитые князья знатнейших фамилий, Рюриковичи по крови, командовали «ротами смерти» и шли, как на параде, впереди наступающих цепей.

Так что же Вы, Александр Фёдорович, возобновите же достойную традицию: отправьте свою дочь медсестрой в лепрозорий, отправьте своего сына рядовым против Имамата; и когда ваша дочь подхватит заразу, – о, ведь она так красива, британские таблоиды почитают за честь украсить обложку этим украшением вест-энда! – когда гноящиеся фурункулы обезобразят её совершенное лицо, и когда изуродованные останки вашего сына бросят на съедение собакам – так жалко, право, нам будет умного, златовласого юношу, первого отличника на факультете международных отношений! – тогда, может быть, Вы испытаете разочарование, каким полны те 68 % избирателей, которые всё-таки пришли на электоральные пункты и голосовали за Вашу партию.

– Для тебя. – Краснов протянул запечатанный непрозрачный свёрток; в таких до войны подавалось постельное бельё для пассажиров дальнего следования.

Поколебавшись, я надорвал.

– Не подарок, Трофим. Подарки не возвращают. А это… м-м… ты… ещё можешь вернуть. Ещё можешь. – Краснов спрятал руки за спиной. – Не подумай, будто мы насильно втравливаем тебя. Решай. Ведь ты уже взрослый. Ведь ты уже…

Удивляясь, огладил я строгий полувоенный костюм глубокого чёрного цвета, с нарукавным изображением в виде белой стрелы, которая до смешного напоминала упаковочный знак «верх»: лишённая засечек жирная буква «Т», чья верхняя перекладина прогнулась концами книзу, образовав угол градусов ста двадцати, как между соседними сторонами правильного шестиугольника.

Я понял, что, если переоденусь, придётся отправиться вслед за Красновым, куда бы ни углубился он, и сопутствовать до конца, как бы всё ни сложилось далее.

Солнце уютно золотило опрятную кухоньку. Не слышалось рычания редких автомобилей, но долетал светло-зелёный трепет листвы. Лишь далёкий звон трамвая. Я подступил к окну. Показалось, что ничего не происходило, что я по-прежнему в северном уездном городе, первой зимой, когда мы только перебрались туда: малолюдные улочки, пологие холмы вдоль широкой реки… Всюду снег, пушистый и мягкий. Он опадал и сейчас. Белые хлопья затопили дрожащий воздух. Всё скрылось. Всё скроется. Всё отойдёт. И только снег будет сыпаться.

Слишком рано заплодоносили тополя. Откуда их столько здесь? Понял, что снежинки не настоящие, а одна только призрачность, пух, и что покоя не будет.

– Но придётся ли мне… – оглядел кухню.

Краснов с камердинером успели запропаститься. Меня поражала их способность вдруг исчезать и опять воплощаться. Покинутая комната напоминала опустошённую душу.

Рывком я задёрнул шторы, отгородился от солнца и торопливо переоблачился. Костюм как раз впору. Ласковая на ощупь ткань.

– Рад, что ты с нами. – Краснов возвратился, и в глазах его, когда увидел меня, мелькнуло страдание.

– Вы… помолодели, – выдавливаю.

Он был одет в безупречно подогнанную чёрную военную форму без отличительных знаков; одна только Звезда Героя сумеречно светилась под сердцем. В руках обувная коробка: на крышке – знакомый упаковочный символ «верх».

Сопутствующий Шибанов с ненавистью поглядел на меня (губами улыбаясь беспечно); его облекали вороные доспехи юберзольдатен – шедевр конструкторской мысли тевтонов: сверхлёгкий композитный материал с пьезоэлектрическим экзоскелетом и напылением фуллерита – одного из аллотропных видоизменений углерода: материал, превосходящий прочностью адамант. Сейчас камуфляж был деактивирован, и бронекостюм предстал в смертоносном великолепии, с набегающими чешуйками в местах суставных сочленений, с выдвижными шипами наплечника и наколенника, с гребешками, напоминающими складки сутаны, – всё это походило на одеяние духовно-рыцарских орденов. Отдалённо вспомнилось: «Бесчисленными легионами пройдёте вы по земле, а впереди вас будет шествовать ужас».

Оружия, кроме декоративного кортика на поясе у Краснова, я при них не заметил.

Краснов выделил мне пару ботинок того же полувоенного кроя. На удивление, пришлись по размеру. Пока переобувался и зашнуровывал, Шибанов с неожиданной лёгкостью (дело тут было совсем не в его богатырских мускулах) отодвинул шкаф, на котором висел календарь-метрополитен. Думаю, полтораста лет назад, когда дом проектировали, замутить потайной шкаф – было не банально.

Мы просочились в глухую комнату, кладовую, давно обращённую в пристанище забытых вещей. Узкий проход среди выдворенной когда-то мебели, которую, отреставрировав, теперь дорого можно было сбыть в антикварном салоне. Пыльные лучи света скользили по шатким нагромождениям: обезглавленный секретер, буфет на дрожащих ножках, шифоньер с разбитой консолью; почудилось, будто вижу фрагмент настоящего гардероба в стиле шератон, классического декора, с массивным цоколем и античным оформлением карниза. В дальнем углу стояло зеркало, покрытое трещинами, помутневшее; вместо нас отражались неясные размытые образы, точно зеркало навсегда осталось в прошедшей эпохе предгрозовых ожиданий и бледных цветов модерна, и сейчас оно дремлет и видит сны о потерянном, о невозвратно минувшем, и отражает лишь то, что видело раньше само, – то, что хочет видеть; и весь этот мебельный лабиринт при внешней массивности выглядел призрачным, эфемерным, как запах увядшего букета, и сам закуток напоминал археологический срез культурного слоя погибшей цивилизации.

Насколько я мог предположить, исходя из планировки квартиры, не отмеченная на плане комнатка была на этаже угловой.

Откуда-то сверху и со стороны едва брезжил свет невидимого окошка – оно было загорожено оружейным сейфом из листовой стали.

Шибанов шёл впереди, огибая неустойчивые нагромождения мебели. Я наблюдал с обдуманной отчётливостью, отставая от казака не более, чем на два корпуса. Явления случайные, кратковременные, вроде наших осторожных шагов к торцевой стене, с некоторых пор стали мне казаться чрезвычайно важными.

– Дальше что? – Казак шёпотом.