Последний протокол - Ник Тарасов

скрывается еще одна трансформирующаяся панель. По команде Зеты из стены бесшумно выехали восемь узких, но удобных спальных коек, расположенных в два яруса. Нам хватило с избытком.

Я лежал на верхней койке, глядя в бронированное стекло потолка на холодные, далекие звезды. Внизу, в грузовом отсеке, мерно посапывали мои люди. Живые. Абсолютно здоровые. Рядом, на соседней койке, спала Кира, откинув во сне руку и почти касаясь моей. Впервые за много лет я чувствовал себя не просто выжившим. Я чувствовал себя ответственным. Это давило на плечи похлеще любого трупа. Но это же и придавало сил.

Утро встретило нас тишиной и скудным завтраком из остатков наших пайков. Мы сидели в грузовом отсеке, который теперь служил нам и кают-компанией, и столовой. Атмосфера была напряженной. Все ждали, что я скажу. Они поправились, шок прошел, и теперь в их глазах читались вопросы.

Я дожевал последний кусок питательного брикета, запил его глотком очищенной воды и поднялся.

— Итак, — я обвел всех взглядом, останавливаясь на каждом. — Пора поговорить.

Все замолчали, уставившись на меня.

— Как вы уже поняли, наш БТР уничтожен. Все, что у нас было, — боеприпасы, снаряжение, связь с Бункером, — все превратилось в пыль. Кроме того, что было в наших рюкзаках. И… — я похлопал по стене флаера, — … кроме этой птички.

Я сделал паузу, давая им осознать всю глубину задницы, в которой мы очутились.

— Мы не можем вернуться в Бункер-47.

Ворон, самый спокойный и рассудительный из нас, медленно поднял глаза.

— Почему, Макс? Мы можем доложить обстановку. Рэйв пришлет за нами группу. Этот флаер… это же невероятный трофей. Он изменит все.

— Он изменит, — согласился я. — Рэйв заберет его. Разберет на винтики. Попытается скопировать, и, скорее всего, у нее ничего не выйдет, потому что технологии здесь на порядок выше всего, что есть у нас. Нашего пилота отдадут Картеру, тот препарирует его, не получив никакой информации. А нас наградят медалями, пожмут руки и отправят в следующую самоубийственную вылазку. А через неделю, или месяц, «Проект „Возрождение“» пришлет за своим флаером уже не одного «наблюдателя», а целый флот. И сотрет Бункер-47 с лица земли так же играючи, как они стерли наш «Мамонт». Отдавать эту машину Рэйв — это не просто глупость. Это самоубийство. Всего бункера. Медленное и гарантированное.

Я говорил жестко, чеканя каждое слово. В отсеке повисла тяжелая тишина.

— И что ты предлагаешь? — наконец спросил Шумахер, нервно теребя край комбинезона. — Стать дезертирами?

— Я предлагаю стать умнее, — ответил я. — Мы столкнулись с двумя силами, которые на порядки превосходят нас. Эгрегор строит армию киборгов. «Проект „Возрождение“» обладает технологиями, которые граничат с магией. А что есть у нас? Ржавые автоматы и вечно ломающиеся реакторы? Сидеть в Бункере и ждать, пока один из этих хищников решит, что мы мешаем ему на пути — это не стратегия выживания. Это ожидание казни.

Я снова посмотрел на флаер.

— А это, — я снова похлопал по обшивке, — наш шанс. Не просто выжить. А стать какой-то там по счету силой. Маленькой, незаметной, но способной наносить удары. Мы призраки. Нас никто не ждет. Нас никто не ищет. У нас есть оружие, транспорт и технологии, которых нет почти ни у кого в нашем мире. Мы можем узнать о наших врагах все. Найти их слабые места. И ударить тогда, когда они меньше всего этого ожидают.

Дрейк, который все это время молча слушал, поднялся и встал рядом со мной.

— Я с тобой, Макс, — просто сказал он. — Куда ты, туда и я. Всегда.

Но остальные молчали. Я видел борьбу на их лицах.

— Там наш дом, Макс, — тихо, но твердо сказал Ворон. — Там наши друзья. Там привычная жизнь. Да, она опасная. Да, паршивая. Но она наша. А то, что ты предлагаешь… это прыжок в никуда. Война в одиночку против всего мира.

— У меня там… сестра, — подал голос Рыжий, и его голос дрогнул. — Племянники. Я не могу их просто так бросить.

Шумахер просто молча качал головой. Против капитана? Против всего Бункера? Для него, простого солдата, это было немыслимо.

Я ожидал этого. Они были не просто боевыми единицами. Они были людьми. Со своими привязанностями, страхами и надеждами. И я не мог их заставить.

Но и отпустить их я тоже не мог. Они знали слишком много.

Я мысленно обратился к Зете, хотя ответ уже знал.

«Зета, вариант „Б“».

«Готова к исполнению, Макс. Медицинская капсула может быть перенастроена для проведения процедуры глубокой коррекции памяти. Я могу стереть их воспоминания за последние двое суток, до момента взрыва БТРа. Они будут помнить только вспышку и ударную волну».

«А дальше? Как они объяснят свое появление у Бункера?»

«Я создам им комплекс фантомных воспоминаний. Они будут помнить, как пришли в себя после взрыва. Как несколько дней пробирались через пустоши, питаясь подножным кормом, ведомые инстинктом. Как чудом выжили и добрались до шлюза. Их история будет выглядеть героической и абсолютно правдоподобной. Никаких флаеров, никаких пилотов, никакого „Проекта“. Они будут чисты. И они будут в безопасности. В своей клетке».

Это было жестоко. Лишить их правды, лишить их выбора. Но это было и милосердно. Дать им шанс вернуться к той жизни, за которую они так цеплялись.

Я снова посмотрел на них. На Ворона, чье лицо было похоже на каменную маску. На Рыжего, который едва сдерживал слезы. На перепуганного Шумахера.

— Я понимаю вас, — сказал я тихо. — И я не буду вас неволить. Я даю вам выбор. Либо вы остаетесь со мной, и мы вместе идем по этому пути. Становимся чем-то большим. Либо… вы возвращаетесь домой.

Они недоверчиво посмотрели на меня.

— Как? — спросил Ворон. — Пешком?

— Нет, — я покачал головой. — Я доставлю вас. Высажу в нескольких километрах от Бункера. Вы вернетесь героями, чудом выжившими после нападения. Никто ничего не узнает. Но… это будет билет в один конец. Обратной дороги в эту команду уже не будет. Мы распрощаемся. Навсегда.

Я видел, как в их глазах надежда борется с подозрением. Они не понимали, как я собираюсь это сделать. И не должны были.

— Думайте, — сказал я, отворачиваясь и глядя в иллюминатор на мертвый город. — У вас есть время до вечера. Вечером мы улетаем отсюда. С вами или без вас.

Время — странная штука. В бою оно сжимается до долей секунды, в ожидании — растягивается в липкую, вязкую вечность. Эти несколько часов, что я дал ребятам на раздумья, тянулись, как резина. Я не сидел сложа руки. Пока моя команда решала