Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

– Что с тобой такое? Говори! – потребовала она. – Я же вижу: что-то не так. Ты уже несколько седмиц будто спишь на ходу! А иной раз невпопад говоришь или спрашиваешь.

Обережница взяла его за плечи и легонько встряхнула. Тамир впервые видел её словно чужими глазами, потому вдруг заметил то, что допрежь ускользало от взгляда: ей бы косу до колен, да подкормить, чтоб тела добавилось, – вышла бы красавица. Когда надевает женскую рубаху и покрывало на голову – отрада для взора. Да ещё глазищи эти синие. И чего он взялся ненавидеть её без всякой причины? Сам устал от этого. А теперь всё поблекло, отодвинулось, отдалилось. Он уже толком и не помнил причину их раздора. Потому в необъяснимом порыве провёл кончиками ледяных пальцев по девичьей скуле и негромко сказал:

– Жаль, что жизнь нельзя наново прожить. Перекроить иначе.

Обережница хлопнула ресницами, глядя на него изумлённо и растерянно.

– Знаешь, наши ошибки иной раз не по нам больнее бьют, а по другим. Думала ты о том когда-нибудь? Нет? Вот совершил кто-то глупость, а у другого человека судьба из-за этого перекривилась.

А может, и не у него одного. Добро, ежели к радости. Но чаще-то к горю. Не понимаешь меня?

– Понимаю, – ответила она, внимательно вглядываясь ему в лицо. – Что говоришь, понимаю. А что творится с тобой – нет.

Тамир моргнул. Во взгляде его отразилась растерянность. Он на миг задумался, а потом нерешительно спросил:

– Скажи, тебе никогда не казалось, будто у тебя четыре глаза?

Лесанино лицо вытянулось от изумления.

– Нет, – растерянно ответила она.

Колдун усмехнулся.

– А не было ли у тебя такого, что глядишь на что-то привычное и видишь это поначалу привычным, а потом вдруг перестаёшь узнавать, не понимаешь?

Девушка стиснула его за локти.

– Что ты видел в лесу, когда волки вышли на обоз Смира? И потом, когда Лют вывел на нас дикую стаю? У тебя по жилам словно серебро бежало. Оно и нынче иной раз вспыхивает. Что ты видел? Говори!

Обережник улыбнулся.

– Ты не болтай об том. Вы, девки, народ уж больно говорливый. Лесана нахмурилась. А Тамир помолчал, но всё-таки продолжил: – Я потолковать хотел. Спросить, чего хочет… – Его голос на миг осип, а потом колдун закончил как-то сухо и холодно: – Но он исчез.

– Кто «он»? – допытывалась обережница.

– Я не успел разглядеть. – Тамир высвободился из её рук. – Пусти, идти надо. Позвали ж старика упокоить, а я тут с тобой языком чешу.

Он внезапно вспомнил, куда и зачем собрался: к славутскому шорнику, у которого ночью помер отец.

Лесана отступила, пропуская собеседника. Но он чувствовал спиной её задумчивый взгляд.

По воде и льду Тамир шоркал до нужного подворья едва не оборот. Его ждали. Покойника уже прибрали и заперли в клети до прихода обережника. Сухой тощий дед с восковым лицом, ввалившимися щеками и окладистой седой бородой лежал на широкой лавке. Глаза у него были накрыты медными монетами, а подбородок и руки подвязаны тряпицей. Допрежь колдуны после обряда забирали деньги с глаз усопшего в уплату. Нынче же глава постановил ходить по надобям бесплатно. Поэтому Тамир отложил монеты в сторону, освободил подбородок мертвеца, достал нож и на миг замер. Сил у него было в достатке, а знания Донатос вбивал накрепко. Что задуманное получится, колдун не сомневался. Другое дело: по зубам ли орешек окажется?

Он надрезал жёлтую морщинистую кожу. Одна реза на затылке, другая на подбородке. Несколько капель крови упали на мёртвую плоть.

– Ардхаэр.

Руда впиталась в резы, и по ним пробежало переливчатое голубое сияние. Тамир положил ладонь на лоб покойнику, прикрыл глаза, сосредотачиваясь, и приказал:

– Говори. Я слушаю.

– Что тебе сказать?

Колдун вспомнил, как в далёкую пору ученичества тяжко давалась послушникам наука заставлять говорить покойников. И не столько потому, что дар это тянуло изрядно, сколько из чистого отвращения. К безобразию и нечистоте смерти привыкаешь быстрее, чем к уродству лживого воскрешения.

Покойник говорил лишённым чувства голосом, сиплым, свистящим. И лицо его оставалось застывшим. Только бескровные губы шевелились, шлёпая одна об другую, да ворочался во рту сухой язык. Тело же оставалось мёртвым.

– Я хочу знать, чего ты хочешь, – сказал обережник.

И тот, кто волей колдуна был временно привязан к неживому телу, честно ответил:

– Умереть.

– Я могу тебя упокоить, – предложил Тамир, ощущая невероятное облегчение от одной лишь надежды, что это возможно.

– Нет, – ответил навий. – Сперва я должен сыскать друга.

Страшная тоска навалилась на колдуна. Глупо было верить, что всё окажется так просто.

– Как зовут твоего друга? – Обережник надеялся услышать имя. Хоть какой-то рассказ. – Кто он?

– Не знаю. Я просто… ищу.

– Это ведь из-за тебя? Сны, усталость, забвение… – спросил наузник.

– Прости, – сказал мертвец голосом, в котором не было ни сожаления, ни грусти. – Не надо было тебе меня звать.

– Я знаю. – Тамир вздохнул. – Это было глупо.

– Верно.

Он убрал руку со лба покойника, непослушными пальцами вновь подвязал подбородок. Окропил тело кровью. Произнёс слова наговора. А в груди медленно разрастался леденящий холод.

Тамир не помнил, как воротился на подворье сторожевиков. У всхода он без сил упал на ступеньки. Дурак. Какой же беспробудный дурак! Как можно было не понять? Он должен был уразуметь это ещё в Невежи, когда Лесана выхаживала его после встречи с Ивором… Обезумевшая навь тогда вовсе не исчезла, испугавшись, а завладела его телом! И все эти сны и затмения – лишь первые попытки неупокоенной души подавить волю живого человека и подчинить себе его дар.

С глухим отчаяньем Тамир воскресил в памяти разговор с Волынцом. Тот раз он вышвырнул заблудший дух из своего тела, потому что были силы. А в Невежи исчерпался едва не досуха, еле ноги таскал. Почто ему вздумалось тогда удерживать навь? Дурак! Какой же дурак! А теперь не исправить: Ивор окреп и набрался сил. Его сил. А креффы ещё думали, судили да рядили, как привязать бестелесного к живому! Донатос предлагал взять послушника послабее…

Тамир не выдержал и рассмеялся, уткнувшись лбом в мокрые деревянные ступени. Он смеялся и смеялся, покуда не распахнулась дверь и на пороге не вырос Чёт.

– Ты чего, друже? – удивился ратоборец.

Из-за широкой спины воя выскользнула Лесана, бегом спустилась к колдуну, встряхнула его.

– Тамир? Да что с тобой?

И обережник, глядя девушке в глаза, ответил честно:

– Дурак я.

Глава 29

– Не смей подыхать!

Удар кулаком в середину груди.