Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос

– К чему ты клонишь? – насторожился Давиан.

– Боюсь, что, несмотря на всё моё негативное отношение к той стране, в которой я живу, мне трудно… нет, даже невозможно представить, как можно жить без всего, что учудила Партия. Пойми, Давиан, без неё – никак.

Мрачное чувство накрыло Давиана и он даже не может подобрать слова, чтобы выразить удивление на пару со скорбью, которые ударили по его сердцу. Он поднял взгляд на Юлю. Раньше, до того, как настал момент прозрения и пришлось изменить не только мнение о Директории, но и о людях в ней, он увидел бы перед собой упрямую девчонку. Ели бы Давиан в один из моментов жизни не понял, насколько люди тут несчастны, то его мысли о Юле были бы весьма негативными.

«Бестолковая девочка, не желающая узреть ущербность своего существования, и отвергающая очевидные истины» – эта мысль была моментально выброшена из сознания. Давиан вспомнил, что в подобном ключе думал раньше о своих знакомых, товарищах и друзьях, которые всецело поддерживали Рейх и его Канцлера. Он смеялся над ними в своих подпольных выступлениях, глумился и считал идиотами, потому что они не разделяют просвещённых идей коммунистического общества. «Что ж, теперь посмеялись бы надо мной» – горе охватило Давиана.

– Что же ты притих? – вопросила Юля, развеяв морок безмолвия.

– Думаю…

Давиан всмотрелся в неё. Слегка заострённое лицо, с оттеняющими морщинами у щёк и мешками под глазами. Усталый и измотанный лик девушки, весьма приятный, но отравленный сотнями тягостей, уставлен прямо на юношу. Косметика? В такой стране, как Директория Коммун её попросту нет, ибо она запрещена, поскольку использование её это – «мелкобогемные тенденции, подрывающие культурные основы Директории Коммун», как сказано в одном из законов.

– Давиан, чего ты замолчал? – вновь спрашивает Юля, но ответом становится полное отсутствие слов собеседника.

Её глаза – светло-карие, оттенка коньяка, завораживают. В них Давиан узрел странную печаль, хандру, разъедающую сердце Юлии. Она, в какой-то мере, – олицетворение того общество, которое огромной новой вавилонской башней устремилось ввысь, к небесам, споря с Создателем, по поводу величия. Юля – часть Директории Коммун, её деталь и рождённая шестерней она с трудом осознает, что есть иные системы, или даже миропорядки, где всё намного иначе. Да, в чём-то, в своей автократичности и тоталитарности они едины, «неделимые братья», как бы сказал Сарагон Мальтийский.

– Юля, почему ты так думаешь? – с дрожью слетели слова с губ Давиана. – Разве ты не видишь, к чему всё привело?

– Так учила Партия потому что, – сразу, без раздумий отвечает девушка, теребя листья под ладонью. – Они говорили, что без неё Директория падёт, что без могучей и сильной общественности, наблюдающей       за каждым человеком, всё рухнет и падёт. Они так говорили.

– А ты сама хоть в это веришь? Юль, ты веришь в это?

– А когда ты успел отречься от этого? Ты же сам рассказывал, как раньше желал сюда попасть. Вспомни…

– Да-да, – губы растянулись в лёгкой улыбке, – я вспомнил. Ох, какая же муха меня укусила, что я такое говорил. Но теперь, всё иначе. С меня хватит партийного самодурства… я больше не могу терпеть, что каждый, каждый, мой шаг, каждый раз, когда я почешусь, на меня смотрят сотни глаз.

Лёгкий смешок раздался со стороны девушки.

– Ну, вот что ты смеёшься? – несерьёзно спросил Давиан, протянув руку в её сторону. – Разве это смешно? Ты куда не идёшь, а за тобой смотрят… ну как так можно?

– Всё это очень важно. Позавчера дед Аристофан решил устроить «комунмессу» с двумя послушницами Женского Храмового Общества Великих Революционеров.

– Что ж, с учётом их девиза «Отдай всё на общественное благо и отдайся обществу, просящему», их комунмесса после совместных молитв окончилась…

– Да, – скоротечно перебили девушка парня, – и у него остановилось сердце! Как думаешь, что позволило ему вовремя вызвать скорую?!

– Лучше бы он сдох, – лик Давиана моментально помрачнел. – Вот скажи, Юля, ты действительно считаешь, что лучше, если бы Партия так и была? Ты действительно за всё, что тут происходит? Я, когда ехал сюда, надеялся встретить тут новый идеальный край.

– Так, что ты хотел? – в вопросе Юля чуть склонила голову. – Что ты искал, когда перешёл границу?

Давиан повинно ответил:

– Будущее… признание.

– А что получил?

С тяжестью на сердце и грузным вздохом Давиан ответил:

– Даже не знаю, как сказать. Самообман…

– Ну, разве что черепки вместо золота, которого ты так алкал, – тут же подхватила мысль товарища девушка.

Давиан примолк. Ему трудно говорить на эту тему, тяжело вспоминать, как самонадеянно рвался сюда, как стремился всеми силами души влиться в огромный монолит душ, в механизм, лишённый души. Стыд, чувство позора за собственное безумие и слепоту, овладевшее разумом, гложут юношу. И он решается сменить тему:

– Так ты реально думаешь, что всё так и должно быть? – голосом, охваченным горем человека, спросил Давиан, не убирая взгляда с измученного лица Юли.

– Да, я считаю, что без Партии, без неё и без такого безумия, что крутится вокруг неё, нас не станет. Пойми, прошу тебя, Директория, наша страна, родилась средь таких потрясений, средь такого шторма огня и крови, что трудно представить этот маленький клочок нашего мира оставленным без железной хватки.

– Ты боишься, что всё вернётся обратно? Ты боишься, что если убрать Партию и её систему, – лицо парня поморщилось в отвращении, – «репродукции», то мир, твой город, твой дом окажутся посреди войны?

– Да, – медленно и тягостно вымолвила Юля, взирая на парня глазами, переполненными страданий, – я боюсь этого. Я читала хронику, смотрела древние тексты и фильмы. Кадры из прошлого, из бытности минувших дней.

– И что же там увидела?

– Разрушение и голод. Неописуемые картины человечества, которое подобно червям роется в трупе собственной цивилизации.

– Слишком уж… пафосно.

– А как иначе? Ты не представляешь, что я увидела на кадрах и что почувствовала, когда нам показывали то, что было. – Речь Юли стала тяжелее, а в глазах блеснули слёзы. – Разрушенные города и опустевшие сёла. Горы сгнивших трупов, которые складывали на улицах, потому что хоронить было негде и некогда. Площади, усеянные мертвецами и целые страны, утопающие в крови.

– Да, войны.

– Не просто войны! Делёжка территорий. Битва за ресурсы – воду и пищу. Люди, как голодные крысы, грызли и убивали друг друга за пропитание. Тогда, мы стали ничем не лучше зверья, мало походящего на человека.

– И единственное, по-твоему, что можно сделать, так это прыгнуть в другую крайность? – Давиан опрокинул спину на лавочку. – Из состояния зверья в состояние машины?

– Да хоть