Андрей Ерпылев - Кровь и честь

— Чтобы получить свинцовый орех между глаз! — фыркнул штаб-ротмистр.

— Типун вам на язык! — яростно сверкнул глазами князь. — Накаркаете!

— Ну, я же не уточнил, кто именно получит пулю… — развел руками Баргузин. — А вы чего молчите, Бежецкий? — переключил он внимание на задумчивого Сашу.

— Помалкиваю, как и надлежит младшему в присутствии старших, — кротко ответил поручик. — По возрасту и по чину.

— Правильно! — хлопнул Александра по спине князь. — Это по-нашему! Вот что армия делает из зеленых юнцов!

— Отстаньте от него, поручик, — Баргузин поморщился. — Он и в гвардии был скромен и обходителен, не чета некоторым… Да вы расстегнитесь, расстегнитесь, Саша — тепло, как летом. Или вы там, на юге, отвыкли от скупых милостей нашей природы?

— Почему же, — поручик расстегнул шинель. — Там тоже не всегда лето. Особенно — в горах.

— В горах! — воскликнул Лордкипанидзе. — Какие там горы? Жалкие холмики! Вот у нас, на Кавказе!..

И осекся.

Нет, нужно отдать должное гвардейцам: челюсти у них не отпали, но то внимание, с которым они изучали Сашин мундир, стоило многого…

«А что, если бы я, для смеху, нацепил афганскую ленту через плечо? Да с золотой звездой вкупе?»

— И что самое интересное, — задумчиво пробормотал Баргузин, отрываясь от созерцания Сашиных наград, — до сих пор за это не выпито ни рюмки водки. Непорядок.

— Какой водки? — Горячий грузин обнял засмущавшегося Александра и поцеловал, уколов вечной щетиной. — Вина! Нашего, грузинского! И чтобы музыка!..

Он выпустил Сашу из объятий и прошел по лужку в горском танце, аккомпанируя сам себе гортанной песней.

— Кстати, — молодой человек вспомнил о разговоре с Вельяминовым, — завтра приглашаю вас и всех товарищей по полку — кто пожелает, конечно — в «Купца». Там уже заказан зал, музыка… Погуляем на славу.

— Браво! — Штаб-ротмистр похлопал. — Вы не устаете меня удивлять, поручик. Возвратились героем, сорите деньгами… Надеюсь, для банкета не придется закладывать родовое имение, как…

— А вот и виновник торжества! — прервал его довольно невежливо князь, указывая на бесшумно остановившийся рядом с их авто шикарный вельяминовский «Руссо-Балт». — Точен, как всегда!

Почти одновременно с Дмитрием появились секунданты Линевича — невысокий штатский с весьма военной выправкой и морской офицер.

— Ваш визави задерживается, — с кислой улыбкой заметил Баргузин, обменявшись с Дмитрием рукопожатием.

— Ничего, — блеснул тот безупречными зубами. — Главное, чтобы не струсил в последний момент. Все равно без медика начинать нельзя, а эскулап наш точностью не отличается.

Все, исключая Сашу, расхохотались. Видимо, с отсутствующим доктором был связан какой-то смешной случай, ему неизвестный.

— А не тяпнуть ли нам? — потер ладони князь Лордкипанидзе. — Пока суд да дело. У меня в машине на этот случай всегда припасено кое-что. Как вы, господа?

— Я не буду, — покачал головой Вельяминов. — Пить с утра не в моих обычаях, увы. Вот после комедии — не откажусь. И даже приглашаю вас всех ко мне завтракать. С шампанским, князь, — подмигнул он грузину, разочарованному отказом.

Линевич, прикативший на родном брате-близнеце Митиного авто, к группе офицеров не подошел, лишь поприветствовав их издали скупым кивком. На Саше его глаза задержались дольше, чем на остальных, и молодой человек готов был поклясться, что прочел в этом взгляде страх.

— Ха, трусит его превосходительство! — ухмыльнулся Лордкипанидзе. — Понимает штафирка, что мы его ни при каком раскладе не отпустим! Не знаю уж, что там у вас, Бежецкий, с ним приключилось, но если вдруг что — клянусь мамой, я его вызову! Да и вы, господа…

— Успокойтесь, поручик, — улыбнулся Дмитрий. — Все закончится сегодня и сейчас. Я уверен.

Доктор, рассыпаясь в извинениях, прибыл с огромным опозданием на такси, долго препирался с водителем, наотрез отказывающимся ждать до завершения дуэли… Одним словом, все было готово, когда солнце уже стояло высоко.

— Поздний завтрак получится, князь, — буркнул Лордкипанидзе, когда они с Баргузиным возвратились, разметив барьеры (саблями, естественно — как же иначе в гвардейской кавалерии?).

— Ничего, — беспечно ответил тот. — Заодно и пообедаем.

Поскольку о примирении не могло идти и речи, оба дуэлянта, не тратя лишних слов, разошлись по местам. Князь картинно сбросил на траву мундир, а Линевич остался в своем сюртуке, кутаясь, словно на дворе стояла зимняя стужа. И Саша, как ни неприятен ему он был, даже немного сочувствовал сейчас этому насквозь гражданскому человеку, волей случая вынужденному выйти на смертельный рубеж.

«С чего я взял, — вдруг подумал он, обожженный внезапной мыслью, — что здесь все мирно, спокойно и безопасно?»

Распорядителем выпало быть флотскому, оказавшемуся капитаном второго ранга, старшему тут по чину.

— Ваш выстрел, господин Линевич! — От зычного баса моряка, привыкшего, видимо, у себя на мостике обходиться без мегафона, пасущиеся неподалеку коровы разом вздрогнули и настороженно уставились на людей, до сих пор казавшихся им совершенно безобидными.

Саше было видно, что Митя, доселе стоявший скрестив руки на груди, опустил их и с улыбкой следил за чиновником, суетливо, двумя большими пальцами сразу, взводившим тугой курок старомодного оружия.

«Еще ногу себе прострелит, — брезгливо думал поручик. — Вот будет номер… А ты бы прикрылся пистолетом от греха, — мысленно обратился он к Вельяминову. — Раз в год, как говорится, и вилы стреляют!»

Увы, друг его не слышал. Да и вряд ли последовал бы совету…

Линевич тем временем справился с пистолетом, поднял его и надолго замер.

«Тоже неверно. Вон, как ствол в руке ходит. Сердчишко-то успокоить прежде надобно, ваше превосходительство. И дыхание заодно…»

Гулкий, как у охотничьего ружья, выстрел вновь заставил встрепенуться успокоившихся было коров. Легкий ветерок подхватил огромный клуб дыма и лениво повлек его в сторону от реки, будто лакей, убирающий занавесь.

«Пронесло, — обрадованно подумал Саша при виде того, как князь, даже не пошевельнувшийся после выстрела Линевича, медленно поднимает свой пистолет. — Вот и финита ля комедиа!..»

Что произошло дальше, никак не укладывалось в сознании: почти готовый к выстрелу пистолет вдруг клюнул вперед и выпал из руки Мити, а сам он мягко осел на разом подогнувшихся ногах в траву, далеко откинув в сторону руку.

— Чего вы смотрите, мать вашу! — взревел Лордкипанидзе, тряся за плечо ошеломленного доктора, и сам было бросился к упавшему, но его удержали на месте Баргузин и Саша.

— Пустите меня! — бился в руках друзей поручик, и слезы катились по его лицу. — Он жив! Ему нужно помочь!..

Лишь после того, как медик, долго колдовавший над телом, поднялся и отрицательно покачал головой, руки друзей разжались…

Не в силах смотреть на безжизненную куклу, еще несколько минут бывшую полным сил человеком, Александр отвернулся и пристально, словно это могло что-то изменить, уставился на бело-рыжих животинок, вернувшихся к своему мирному занятию. Им, бесконечно добрым и мудрым в своей простоте созданиям совсем не было дела до человеческих страстей.

«Финита ля комедиа… Финита ля комедиа… — как заезженная патефонная пластинка, крутилась в сознании одна и та же мысль. — Финита ля…»

Когда гроб опустили в могилу и все последние почести покойному были отданы, Александр решился наконец подойти к давно примеченному им Вельяминову-старшему.

Камергер был внешне спокоен и, как обычно, величав. Несмотря на годы, он сразу же понял, с кем ведет разговор, стоило Саше представиться.

— А-а, молодой Бежецкий, — улыбнулся Платон Сергеевич запавшим ртом, собрав миллион добрых морщинок вокруг выцветших глаз. — Митенькин дружок… Так вот за кого хлопотал он, добрая душа. Орел, орел… Как, впрочем, и все Бежецкие. Знавал я хорошо еще деда твоего, Георгия Сергеевича, Сашенька… Ох, бывало, в молодости… Как он, кстати?

— Скончался дедушка. В прошлом году.

— Помер? Й-й-эх, Георгий, Георгий… Он ведь помладше был. Я уж думал, что опережу его…

— Платон Сергеевич, — опустил голову поручик. — Каюсь…

— В чем, голубь? — искренне удивился старик.

— Это ведь из-за меня… Из-за меня Дмитрий стрелялся. Я виноват.

— Ты? — старый камергер покачал седой головой. — Нет, Сашенька… Ни в чем ты не виноват. Он такой был, племянничек мой — всем на свете помочь хотел, за всех хлопотал, за всех вступался… О себе не думал. Везучий, мол, я, всегда твердил. Но сколь такое везение длиться может? Терпел Господь, терпел да и прибрал душу ангельскую… Ему там, — узловатый палец указал в безмятежно-синие небеса, — ангелы ох как нужны.