Пожиратель Богов. Часть 3 - Юрий Розин

это не было жестокостью. Это был демонстрационный удар, как по замку с секретом. — Он — оружие. Пока что слишком своевольное и строптивое, но невероятно мощное. Его можно будет отправить сражаться с гегемонами других скоплений, а потом, возможно, и с Маалой. И никому из нас не будет его жаль, и никто из нас от его смерти ничего не потеряет. Так что убить его сейчас было бы напрасной тратой ценного ресурса.

Воффарин впервые заговорила:

— Я согласна. Мы сильны только внутри Содружества, а его система иная. Если его правильно обработать и накачать нашими Законами, он может стать козырем в любой войне.

Бенингируда зевнула, обнажив зубы, похожие на обсидиановые кинжалы:

— О, давайте оставим его! Мне нравится, как он пахнет страхом. Можно отдать его мне? Я обещаю, он проживет… ммм… минут пять.

Золотая Челюсть скрестил руки:

— Если Катрион хочет сохранить ему жизнь — пусть. Но его надо запечатать до тех пор, пока он не понадобится. И запечатать так, чтобы ни одна крыса не смогла его освободить. Иначе я голосую за смерть.

Умса взорвался:

— НЕТ! Он уже восстанавливается! Видите эти нити энергии⁈ — Он указал на мои обожженные сосуды, где действительно мерцали жалкие искорки силы. — Катрион, я требую…

Катрион перебил его, и в его голосе впервые прозвучала сталь:

— Ты «требуешь»? Ты забыл, кто подготавливал все к фестивалю, кто разрабатывал план духовной арены, кто больше всех вкладывался в эту задумку, пока ты скулил, что это не сработает? — Он шагнул вперед, и тени Умсы попятились. — Запечатать — так запечатать, я никогда не был против такого варианта. Но вы не должны забывать, благодаря кому все удалось, и учитывать это впредь.

Тишина.

Циарин рассмеялся:

— Драматично. Но ладно. Пусть висит на цепях. Но если он шевельнется…

— Цепи будут мои, — сурово произнес Семургдалион. — Из сокровищницы.

Бенингируда захлопала в ладоши:

— О, цепочки! Можно я буду иногда его навещать? Приносить… подарки?

Катрион не ответил. Он посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни жалости, ни надежды. Только расчет.

— Решено.

Серый свет.

Он бил в глаза, как тупой нож — не резал, а давил, медленно вгоняя в череп. Я не мог зажмуриться.

Веки не слушались, будто их пришили к надбровным дугам. Сквозь размытый взгляд я видел только очертания: плоский горизонт, каменистую равнину и семь теней, тянущих меня за собой.

Семургдалион шёл первым, его перья шелестели, цепляясь за выступы невидимых скал.

— Здесь, — он остановился перед круглой впадиной.

Гладкие стены уходили вниз на сотни метров, будто кто-то вырвал кусок мира зубом. В центре ямы торчал чёрный обелиск — не камень, не металл, а нечто среднее, покрытое бегущими письменами. Знаки вспыхивали и гасли, как неровное дыхание.

Умса поднял меня и швырнул на обелиск.

— В этом камне заключен осколок аспекта энергии, — пояснил Циарин, проводя рукой по поверхности. Письмена зашевелились, потянулись к его пальцам. — Он будет питать твои узы.

Семургдалион достал из пространственного хранилища цепи. Первая цепь была тонкой, как паутина, но когда её обернули вокруг моей шеи, я почувствовал, как она впивается в кожу, перекрывая ток мировой ауры.

Вторая цепь, толстая и покрытая шипами, опутала грудь. Шипы вошли в рёбра и тут же сами собой загнулись, зацепившись за кости.

Третью — с зубчатыми звеньями — приковали к остаткам ног. Она тут же начала пульсировать, высасывая кровь.

Они впивались в обугленную плоть, словно живые, сжимаясь при каждой попытке пошевелиться. Металл, холодный и чужой, не просто сковывал — он пожирал. Каждый звонкий щелчок звеньев отзывался внутри черепа, будто кто-то методично забивал гвозди в кость.

— Ты думаешь, мы просто повесим тебя тут и уйдем? — Умса рассмеялся мне в лицо. — Нет. Мы уничтожим все, что тебе дорого: Тарсия, Тейя, все твои люди, друзья и семья. Мы найдем их и потом притащим тебе изувеченные трупы.

— Я убью тебя, — прошипел я.

— Ты будешь умолять меня убить тебя, — захихикал он в ответ.

А потом они ушли. Но никогда обо мне не забывали.

— Ты выглядишь восхитительно, Пожиратель.

Голос Умсы прорезал тишину пустого мира прежде, чем я увидел его. Он материализовался из теней, его длинные пальцы скользили по моим цепям, будто проверяя прочность узла.

— Твоя Тейя горит, — проворковал он. — Города, которые ты защищал, теперь уголь. Твои крепости? Разобрали по камням. Твои легионы? Перебили или продали в рабство. Кримзон сопротивляется, его барьеры хороши, но без поддержки Катриона он бессилен. А Катрион, хотя и остается тем же заносчивым ублюдком, ни за что не пойдет против нас шестерых ради вас, мошек, когда на носу вторжение Великих Душ.

Я не ответил. Слюна, густая и тёплая, капала мне на грудь. Где-то в глубине, под рёбрами, что-то шевелилось.

— Твою жену, ту, которая Эллиса, кстати, ещё не поймали. Но мы близки.

Цепи дрожали. Я не знал, откуда берутся силы, но я рванулся вперёд, чувствуя, как плоть рвётся, а кости трещат. Кровь брызнула на камень.

— О-о, — протянул Умса. — Кажется, мы задели за живое. Но знаешь, что самое забавное? Твои люди… Они до последнего верили, что ты вернёшься и спасёшь их.

Он рассмеялся и растворился в темноте.

В другой раз это был Семургдалион. Его золотые глаза мерцали в полумраке, как два проклятых солнца.

— Тарсия больше не существует, — заявил он без предисловий. — Мы стёрли её с карты Единства.

— Не верю, — прохрипел я.

— Узнаешь?

Он щёлкнул пальцами, и в воздухе возникло изображение — Лой в оковах, её волосы выжжены, лицо в шрамах. И почему-то я знал: это не иллюзия.

— Она сопротивлялась до конца. Плевала в лица нашим бойцам. Пришлось… переубедить её.

Я зарычал, дёргаясь в цепях.

Он не стал глумиться, как Умса. Просто развернулся, оставляя меня с этим.

Циарин появился внезапно, как удар кинжала в спину.

— Она бежит, — прошипел он, его голос напоминал скрежет металла. — Но так будет недолго. Мы уже близко.

Я знал, о ком он.

— Она прячется в самых разных мирах, но её предают. Снова и снова, — он рассмеялся. — Наказание за содействие слишком ужасно, а награда за поимку слишком притягательна. Когда я найду ее, обязательно притащу сюда, чтобы вы смогли попрощаться. Правда ведь я великодушен?

Цепи. Холодные,