Революция - Анатолий Федорович Дроздов

Федор ничего не ответил, потому что во все глаза смотрел на надпись вдоль борта автобуса: Polizei. Более того, водитель и второй крепкий мужчина были в полицейской форме, с дубинками и револьверами. Они же стали выносить раненых.

– Юрген! Вы угнали у полиции автобус и переоделись в их форму?! – спросил подошедший Либкнехт.

– Нет, камрад. Поверить трудно, но мы теперь заодно против прусских войск. Фрайкор тоже за нас. Спасем революцию! Потом она перекинется в Пруссию и другие земли.

– Только не кричите «рот фронт», не нервируйте союзников, – подсказал Либкнехту Федор.

Как и предполагал Друг, Германская империя начала трещать изнутри.

– Ничего, – вещал он. – Все нормально. Если российское правительство решит, что немцы недостаточно уравновешивают лягушатников, пусть кинут кость пруссакам. Они – самые воинственные и агрессивные среди германцев. В моем мире это называлось «многовекторная политика».

– А по-моему – беспринципность и непорядочность, – огрызнулся Федор.

– Ты прав. Чаще всего именно эти два слова характеризуют внешнюю политику большинства государств, – согласился Друг. – Потом подискутируем. Давай поможем раненым.

Один из полицейских рассказал, что пруссаки захватили северо-восток города. Бьют на поражение, не щадят больницы. Поэтому пострадавших везут подальше от мест боев – туда, где будут создаваться временные лазареты. А то, что здесь находится гнездовье социалистов, полиции известно. Так какие счеты? Всем надо выжить и спасти Баварию… Разберемся после.

По лицу Либкнехта читалось, что обещанное «после» для эксплуататорских классов выдастся не менее жарким, чем эти уличные бои.

Глава 15

В январе Мюнхен принимал чемпионат Европы по канадскому хоккею с шайбой. В том же месяце в Давосе прошел еще один чемпионат, более представительный, по европейскому хоккею с мячом. Друг просил Федора, когда они еще жили в Гамбурге, показать газеты с отчетами. В прежней жизни он смотрел хоккей по телевизору и болел за наших. То есть за россиян, игравших в КХЛ и на чемпионате мира, за легионеров – в американской НХЛ. Федор удивлялся, как столь странная заокеанская забава привлекает к внимание Друга. Но покорно просил газеты у мастера цеха.

На фотографиях из Мюнхена было запечатлено, как крепкие парни в свитерах и широких штанах, на шее – шарф, валтузились по ледяному полю, гоняя клюшками шайбу размером с консервную банку.

А еще там было много снимков Мюнхена – крупного города с солидными четырех- и пятиэтажными домами несколько тяжеловесной архитектуры, обязательно с башенками или круглыми выступающими элементами фасада, чтоб каждый напоминал об английской пословице: мой дом – моя крепость.

Из-за общей массивности строений любой, попадавший в Мюнхен, должен был себя чувствовать пигмеем. Громады соборов и дворцов морально давили. Они казались гигантами, которым достаточно сделать шажок, чтоб от прохожего осталось мокрое место.

В этом самом богатом до Русской войны городе Германии преобладал гужевой транспорт: коляски с откидным верхом и огромными задними колесами, легкие брички и кареты. А вот ломовых извозчиков с телегами, которых масса в обеих российских столицах, практически не имелось – грузы развозились автомобилями. Или просто фотограф отбирал для газеты снимки с машинами, вестниками новой эпохи, а не безобразными повозками.

Мюнхен, увиденный Федором вблизи, напоминал запомнившийся по газетным фото город разве что стилем архитектуры. Тот, принимавший хоккейный чемпионат, был упорядоченным, чисто убранным, как полицейский в мундире, застегнутом на все начищенные пуговицы.

Нынешний Мюнхен, если и походил на полицейского, то раненого.

По улицам стелился редкий вонючий дым, хотя явных пожаров не наблюдалось. Очевидно, горел мусор.

Проспекты и площади практически обезлюдели. Праздношатающихся – ни одного. Восстание смело с улиц всех: торговцев, чистильщиков обуви, разносчиков, цветочников, мальчишек с газетами, старьевщиков, собирающих пожертвования монашек, бродячих музыкантов, художников с мольбертами на тротуарах, воркующих парочек и подобную им публику. Бронзовый король Людвиг на бронзовом же коне с удивлением смотрел на пустую площадь Одеонсплац, обычно полную его подданных.

Сновали мужчины делового и решительного вида – отрядами и мелкими группами. Часть передвигалась в кузовах грузовых авто. Автобус, доставивший в город Федора, Юргена, Либкнехта и пару полицейских, обогнул конную статую и повернул к Одеону. Там располагалось Министерство внутренних дел Баварии и полицейский комиссариат Мюнхена[11].

Среди множества незнакомых лиц внутри здания мелькнуло одно узнаваемое и даже очень. Троцкий не мог оставаться вдали от событий. Он тоже заметил вошедших и бросился навстречу, пожав руки Федору и Либкнехту.

– Камрады! Через полчаса начнется собрание при министре с участием командиров фрайкора и рабочих отрядов. Будем пытаться наладить координацию. Пока получается плохо. Полицейские смотрят на нас зверем, да и наши… соответственно.

– Не удивлен, – сказал Федор. – Правительственные продвинулись далеко?

– Их называют пруссками. Прорвали нашу оборону у Грослаппена, двигаются к центру вдоль набережной Изара.

– Вдоль набережной? На таком узком фронте? – удивился Федор. – Слухи были про целую дивизию!

– Возможно, преувеличивают, – Троцкий гордо вздернул бороденку. Мол, коль преувеличивают, значит – трусят. А мы не такие. – Пруссаки идут не торопясь. Стреляют из пушек издалека. Наверно, для острастки. Разгромили десятки домов, больницу. Впереди боевой маг-электрик и пара броневиков. Доходят до баррикады, маг вылезает и бьет цепной молнией. В результате защитники или убиты, или оглушены. Пехота под прикрытием броневиков бежит к баррикаде, перелезает ее и добивает уцелевших. Потом они останавливаются, примерно на день. Делают повальный обыск на взятых площадях.

– Отлично. Значит, их маг не слишком силен, коль требуется столько часов на перезарядку. Есть с чем работать.

– Вот и скажите это на совещании!

Как ожидал Федор, оно более походило на базар. Немецкий ордунг рухнул, командиры отрядов больше крысились друг на друга, а не искали разумные решения. Только полиция молчала, по-военному дисциплинированная. Вдовая княгиня Виттельсбахская, председательствовавшая по праву принадлежности к правящей княжьей фамилии, но не имевшая особого авторитета, тщетно взывала к порядку и разуму.

Улучив момент, Федор поднялся.

– Я убивал прусских магов на фронте. Повторю и здесь.

Шум немедленно стих. Полсотни пар глаз повернулись к нему, большинство из них не выражали приязни.

– Будто на заседании Кнессета встал бывший эсесовец и ляпнул: я жег евреев в Освенциме, щас и вас научу, –