Михаил Ахманов - Я – инопланетянин

Ладошка Фэй коснулась моей груди.

— Ты человек, Арсен… если я в чем-то уверена, так в этом.

— Человек, — подтвердил я. — Чтобы узнать людей, надо быть человеком, как же иначе? Поэтому тот, кто пришел, слился с рожденным на этой планете и превратился в человека. В меня, Арсена Измайлова.

— Тот, кто пришел… Может быть, в тебя вселился гуй[51]? — Голос девушки дрогнул. — Я сумела бы его изгнать. Мой прадед…

— Да, я помню, он был шаманом и властвовал над духами… Не тот случай, девочка. Некого изгонять! Того, кто пришел, и того, кто родился, больше нет. Они не существуют, понимаешь? Есть только я.

— Ты… — Ее ладонь порхала над моими волосами, как легкокрылая пичужка. — Ты… ты лун-ван, царь драконов, прилетевший к нам из звездного чертога… Из какого же, милый? Тай-и, Цин-лун, Чжу-цяо? Из Бай-ху или Сю-ань-у?[52]

— Мой дворец далеко, — сказал я, — в одном из галактических звездных скоплений. Здесь, на Земле, вы зовете его звездным кластером номер… Ну, не важно! Наше солнце все равно не увидеть, тем более — планету. Только… — Она улыбнулась, когда я перешел на китайский. — Только, милая, я не лун-ван, а мэнь-шэнь[53]. Всего лишь скромный мэнь-шэнь.

— Тогда уж — Цзао-ван[54]!

Ей непременно хотелось повысить мой статус, и я кивнул:

— Да, малышка. Так будет точнее.

— Цзао-ван, Цзао-ван! — Радостно улыбнувшись, она соединила ладони в бесшумном хлопке. — Я буду звать тебя Цзао-ваном!

— Зови. Какие возражения?

Я снова напомнил себе, что Фэй лишь по облику взрослая женщина и этим обязана Анклаву и вуали. Но двадцать лет — это двадцать лет… Каким бы тяжким испытаниям ее ни подвергали в школе, к каким бы миссиям ни готовили, возраст брал свое; детское прорывалось в ней, будто требуя компенсации за то, что отняли, чего недодали, чего лишили. «Детство долго не расстается с человеком, — подумал я. — В самом счастливом случае, до зрелых лет, если память о нем не сотрут грехи, которые творятся взрослыми: зависть и корысть, ложь и злоба, предательство и убийство».

Цзао-ван, хранитель очага… Для Аме Пала я тоже был Хранителем — не потому ли, что я неравнодушен к бедствиям мира сего? И не по этой ли причине я попал в Анклав?

Не знаю, не могу сказать. Но что бы ни подвигло меня на труды, награда оказалась щедрой.

Я думал об этом, прижимая к себе горячее тело Фэй.

Утром, переправившись через реку, мы углубились в джунгли. Странноватый лес; казалось, что неким волшебством нас превратили в крошечных сантиметровых человечков, отправив затем в луга, поросшие травой, осокой и папоротниками. Обычную траву здесь заменяли мхи, воздух был душным, грунт — влажным, хотя до болота недотягивал, пышная серо-зеленая растительность поднималась на высоту пятнадцати метров, не слишком препятствуя движению, — дистанция между стволами солидная, подлеска вовсе нет. Однако пришлось замедлить темп: мох и сыроватая почва — гораздо худшая опора для ноги, чем камень и та асфальтная поверхность, что встретилась нам у границы Анклава. К тому же незнакомые дебри всегда таят опасности — во всяком случае, их больше, чем на открытом месте: обзор невелик, масса помех для метательного оружия, ну, и, конечно, хищники. По счастью, псевдокактусы и легионы насекомых нам больше не попадались, но лес не был безжизненным: что-то копошилось во мху, тут и там ползали твари, похожие на огромных мокриц или кошмарную помесь омара и паука, а временами мы давили червей — больших, размером с руку, мягких, безглазых и отвратительных. Впрочем, вся эта живность не проявляла агрессивности, тогда как вопль, который мы слышали ночью, не шел у меня из головы. Глотка у той зверюги была здоровая, а где большая глотка, там и большие зубы.

Я велел приготовить дротики, и мы проникли в лес, двигаясь ромбом: Сиад и Джеф — слева и справа от меня и сзади на десять шагов, Фэй — в арьергарде, в самой безопасной позиции. Хотя кто мог сказать, что тут опасно, а что — нет? Оставалось лишь надеяться, что испускавшая вопли тварь не обладает интеллектом тигра и не имеет привычки прыгать на последнего из путников. Так мы двигались пару часов в полном молчании и тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы да чавканьем почвы под ногами.

До возвышенности на юго-западе, которая, согласно моим подозрениям, была Тиричмиром или его руинами, оставалось километров пятьдесят-шестьдесят. Минимум два дня пути, а это означало неприятную ночевку в джунглях, под странными деревьями без веток, на коих не соорудишь помост, а древесину не сожжешь в костре.

Я ощущал, что эта растительность переполнена влагой, как трубы водозаборника; ток жидкости пронизывал огромные стволы, питая их жизненной энергией, не столь мощной и чистой, как у секвойи и дуба, зато бушевавшей рядом и вполне доступной.

Впитывая ее на ходу, я предавался размышлениям о Равновесии, главном законе Мироздания, которому следуем и мы, его возлюбленные чада. Мир — это упорядоченный хаос, закономерная игра случайностей, и потому идеал, понимаемый как полное счастье или набор абсолютных истин, недостижим; знание и неведенье, добро и зло, позитивное и негативное — теза и антитеза, две объективные сущности, между которыми, однако, должен поддерживаться паритет. В природе и в человеческом обществе, в масштабах галактики и атома, в большом и в малом… Как, например, сейчас: джунгли, духота, опасности, вязкая почва — плохо, но отсутствие вуали и флер, светлеющий с каждым днем, — это, разумеется, хорошо. Добавим взгляды моей феи, которые я чувствовал спиной, а также наше приближение к эоиту, и можно считать, что принцип Равновесия соблюден. Пожалуй, хорошего даже больше, чем плохого, а это значит: жди какой-то гадости.

К полудню мы сошлись в кружок, отдохнули и перекусили галетами, запив их водой из фляг. Сиад, как обычно, выглядел невозмутимым, Фэй, посматривая на меня, пыталась скрыть счастливую улыбку, Макбрайт был напряжен и хмур. Возможно, потому, что утром мы опять повздорили, когда он начал мучить Фэй вопросами о пережитом на переправе и ее нынешних ощущениях. Ему хотелось знать, иссяк ли процесс, инициированный вуалью, или еще продолжается, но с меньшей скоростью — в общем, стареет ли Фэй или нет. Она вздрогнула, испуганно сжалась, и я, пробормотав «sermo datur cunctis, animi sapientia paucis»[55], велел Макбрайту заткнуться.

Сейчас, дожевав галету, он мрачно огляделся по сторонам и пробурчал:

— Мезозой… как есть мезозой, дьявол меня побери! Вот что случится, приятель, когда нас прихлопнут. Половина мира — каменные пустоши, половина — гнусное болото с червями и мокрицами… Впрочем, гнусное для нас, а им, возможно, рай.

— Кому — им?

— Вы не догадываетесь? — Макбрайт ткнул пальцем в небеса. — Мерзавцам, сыгравшим эту шутку! Сидят себе где-то, посмеиваются и прикидывают, сколько Анклавов придется устроить, чтобы от всех нас остались лишь черепа да кости. По моим расчетам, примерно сто пятьдесят[56].

Глаза Фэй округлились в недоумении.

— О чем это вы?

— Макбрайт считает, что Тихая Катастрофа — дело рук пришельцев, — пояснил я. — Рук, клешней или щупальцев… В общем, парни из космоса санируют Землю, уничтожая двуногих тараканов.

— Но ведь… — Фэй поглядела на меня и осеклась.

— Все это чушь, милая, — сказал я ей на китайском. — Чушь, ерунда и невротические комплексы. Он помешался на своей идее. Все в вашем мире помешались — лидеры ЕАСС, мусульманские шейхи и твои отцы-командиры. Думают, что здесь испытали какое-то новое оружие… Думают так и мечтают до него добраться.

— А что думаешь ты?

— Еще не знаю, и потому я тут. Чтобы разобраться. Макбрайт дернул меня за рукав.

— О чем вы толкуете, сэр? Юная леди вдруг перестала понимать английский?

— Я сообщил ей благие вести, которые понятнее на китайском. В первую очередь пришельцы уничтожат белых, всю индо-европейскую расу, самых задиристых, несговорчивых и хорошо вооруженных. Людей Востока, быть может, пощадят, вернув к занятиям мирным и тихим. Скажем, к созерцанию цветущих вишен и лотосов в пруду.

Фыркнув, Макбрайт раздраженно уставился на меня.

— Шутки, шуточки… Делаете вид, будто вам неясна подоплека событий… Ну-ну!

— А вам уже ясна?

— Тут и кретин поймет, в чем дело! Мы не умеем ускорять распад, деструкцию, разложение… то есть, конечно, умеем, но не в таких масштабах и другими способами, более зримыми и грубыми. Взрыв, радиация, тепловое воздействие, активные химические реагенты… Тут — ничего подобного! — Он покачал головой. — Нет, это не мы порезвились. Не мы, приятель! Нам мезозой не устроить — в лучшем случае пепелище.

— Здесь не мезозой, — заметил я. — Мезозой — эра гигантских ящеров, но ими тут не пахнет. Здесь фауна другая, а флора представлена хвощами, плаунами и древовидными папоротниками. Это, Джеф, карбон, палеозойская эра, и от нее до мезозоя добрая сотня миллионолетий.