Рысюхин, помните свои шестнадцать? - Котус

что перед Кремлём, центром и символом власти, стояли торговые ряды самого затрапезного вида, а по краю в начале спуска к реке стоял ряд общественных уборных в виде дощатых будок. И из этих будок, простите, текло[3]! Текло и воняло на всю округу самым нещадным образом! Как пояснил немало позабавленный моей перекосившейся физиономией возница, местные власти никак не определятся с тем, за чей счёт должны проводиться очистка и строительство новых, современных туалетов — они же общественные! Купцы уверяют, что общественные места должна оплачивать городская управа, в управе же считают, что это часть торговых рядов, и заниматься должна администрация рынка. Хозяева рынка отбивают тем, что живут на отчисления с торговцев и там такой графы, как чистка общественных выгребных ям, не значится. И посылают к купцам, на чём круг замыкается. И, думаю, не разомкнётся, пока Его Величество лично не вляпается…

Ладно, оставим эту неаппетитную тему, тем более, что мне на вокзал пора.

А вот вокзал порадовал. И само здание, и укрытый стеклянным куполом (правда, закопчённым практически до полной непрозрачности) перрон, и вокзальный ресторан, куда зашёл с чисто познавательными целями. Он вообще выглядел так, будто не при вокзале, а просто приличный ресторан для приличной публики: столики с крахмальными скатертями, хрусталь, столовое серебро… Только объявления о прибывающих и отправляющихся поездах напоминали, где я сейчас. Даже не удержался, посидел полчасика за чашкой кофе с пирожным после того, как приобрёл забронированный билет. Ну, а что ещё было делать, если билет требовалось выкупить в кассе за час до отправления? Кофе, пирожное, газеты…

Сосед по купе оказался странный. При знакомстве фамилию не назвал, представился только по имени-отчеству, хоть и носил на пальце дворянский перстень с изображением какого-то злака. После чего замолчал, погрузившись в листание блокнота, а через четверть часа после отправления поезда куда-то так же молча ушёл. Причём, когда я ложился спать его ещё не было, вернулся он где-то посреди ночи. На следующий день он встал около десяти утра, буркнул что-то похожее на «боброе нутро» и опять куда-то ушёл. И вторая ночь прошла так же, как первая, что меня только порадовало, а когда я выходил в Смолевичах сосед только-только проснулся. Понятия не имею, где он болтался по поезду, и знать не хочу.

Зато пока ехал один в купе — смог наговориться со своими жёнами, искупив всю свою вину в этом отношении, причём по моим ощущениям — раз пять искупил, с каждой. Ну, и про награду от Государя рассказал, с тем, чтобы они подумали и потом сказали мне свои варианты. Надо сказать, такая новость жён моих выбила из колеи и всецело заняла всё их внимание, что и требовалось.

[1] Брутто-тонна, она же регистровая тонна — это вообще не про массу. Это единица ОБЪЁМА, причём только грузового трюма, равная 100 кубическим футам, или примерно 2,83 кубометра. Причём изначально оговаривалось ещё и соотношение длин сторон условного грузового места. Ластовая тонна или ласт — это две брутто-тонны, но изначально без указания пропорций и применявшиеся преимущественно к сыпучим грузам и пиломатериалам.

[2] Что-то вроде автобуса, но на рельсах. Или трамвай-переросток для железнодорожной колеи.

[3] Кто не верит — смотрите исторические фотографии 1912−14 годов. И описания к ним.

Глава 19

В Смолевичах меня прямо на перроне встречала пара моих гвардейцев. Поздоровавшись, они подхватили оба чемодана, что при полном отсутствии признаков носильщиков рядом было своевременно, и вывели на то, что я когда-то в шутку обзывал «Привокзальной площадью». «Обзывал», поскольку на самом деле это было просто небольшое расширение, карман, можно сказать, на шоссе из Минска на Борисов и далее. Правда, граф Соснович воспринял эту шутку как идею и, кажется, начал принимать меры по её реализации — через своего родственника, занимавшего пост городского главы. Во всяком случае, какие-то старые лабазы на той стороне дороги уже снесли и сейчас явно готовились мостить освободившееся место и что-то там строить напротив вокзала. Ну, то не мои заботы и не мой интерес, всё, что мне сейчас нужно — это добраться, наконец, до дома. И стоявшего вблизи двери здания «Жабыча», который должен был мне в этом помочь, разве что только не обнял. И дружинника, который собирался сесть за руль, шуганул на заднее сиденье, поскольку не было сил терпеть, пока кто-то будет везти меня со своей любимой скоростью. Точнее, конечно, гвардейца, но я иногда по старой памяти обзываю их дружинниками, на что бойцы не обижаются, шутят только, что у ярла именно дружина и должна быть, поросята эдакие.

А вот дома меня, то называется, накрыло. Едва отпустив гвардейцев и обняв по очереди своих жён, а после подхватив на руки Ромку — наконец почувствовал, что я дома, что всё наконец-то кончилось, по крайней мере — сейчас. И тут меня посетила мысль, вызвавшая сначала улыбку, потом — хихиканье, переросшее в смех, ставший истерическим. Я сел на лестницу и натурально ржал, со слезами на глазах и всхлипами, не в силах остановиться. Маша с Ульяной сперва тоже улыбались и посмеивались, думая, что это просто проявление радости, потом начали беспокоиться. Судя по выражению лиц — о моём душевном здоровье, и это тоже показалось мне забавным, что только усилило смех. И только Ромка безо всяких задних мыслей обнял меня за шею и смеялся со мной за компанию, тогда как даже Мурыська смотрела на нас двоих с недоумением на морде. И эта морда тоже вызвала у меня новый приступ хохота. Ну, умора же — удивлённая и растерянная рысь!

Наконец, когда Ульяна уже собиралась бежать, искать доктора, а Маша, кажется, хотела выводить меня из этого состояния вручную, смог более-менее взять себя в руки и озвучить ту самую мысль, что послужила спусковым крючком:

— Съездил… называется… на бал. Развлёкся немного…

— Какой ещё бал, Юра, с тобой всё нормально⁈

— На весенний. С вами вместе.

— Юрочка, мы давно уже вернулись оттуда…

В голосах жён явственно звучало беспокойство.

— Вы — да! А я⁈

— И ты тоже домой возвращался…

— То не считается. Это я просто… за вещами заскочил. Ненадолго. Вернулся — только сейчас.

Я перевёл дух и попросил стакан воды, чтобы прийти в себя. Маша подозвала горничную, что тактично стояла в сторонке, за дверью, ведущей внутрь первого этажа, и что-то тихонько сказала ей на ухо, под одобрительный кивок второй жены. Служанка убежала и вернулась почему-то с двумя