Нестандартное мышление - Хайдарали Мирзоевич Усманов

держали корабль в жизни, на какое-то мгновение застывали, как струны перед тем, как запеть. Их отключали не громко – скорее, как выключают свет в театре перед уходом домой. Тихо, с уважением к сцене. Это было больше похоже на ритуал, чем на технологию. Ритуал, в котором участники знают цену каждого прикосновения.

Когда один модуль всё же поддавался, его аккуратно вынимали, укладывали на специальную платформу – простую, но выверенную – и подписывали в память ИИ меткой. “Навигатор – временная секция”, “ядро – транспорт”, “щитовой блок – в контроль” – короткие, почти священные слова. Между двумя корпусами, там где раньше был вакуум и тёмная пустота, теперь рос полноценный склад. Ряды и стопки, как могильные плиты, но не для мёртвых – для будущего. Блоки укладывались в шеренги, каждый в свой мешок, каждая упаковка – как маленькая нота в симфонии их спасения.

Запах ангара изменился. От машинного масла и старой смолы добавился аромат озона и металла, запах горячей стали, слегка сладковатый, где-то вдалеке просачивался запах горячей проволоки – но всё это было обрамлено терпкой надеждой. Свет прожекторов играл на краях блоков, отбрасывая тени, и в этих тенях стояли люди – Кирилл и Сейрион – похожие на смотрящих храм, лишь что храм их был сделан из железа и планов.

Тем временем Кирилл, ощущая весь хрупкий мир происходящего, не мог не подумать о риске. Одно неверное движение – и к ним подойдёт кто-то лишний… Один неподписанный документ – и вся станция может взволноваться. Он спустился к стене причала и, не мудрствуя лукаво, подошёл к дежурному гоблину. Мужчина поднял на него глаза, погладил бороду, будто проверяя вкус ночи, и за один империал согласился помочь – потому что в мире, где монета так же быстро меняет судьбы, как и слова, вопрос “за сколько?” решает многое.

Через некоторое время гоблин вернулся, и за ним катился старый боевой дроид – третьего поколения. Он имел гуманоидный торс на гусеницах, массивный, и даже в чём-то грозный. У него не было головы. Там, где у людей имеются глаза и мозг, у него была бронированная грудь, утыканная сенсорами и световыми щупами. На её вершине восседал роторный пулемёт, большой и безжалостный, словно корона дикого короля. Дроид двигался тяжело, гусеницы скрипели, а его броня отражала тусклый свет ангара как древний щит.

Он остановился на перекрёстке, где сходились проходы к арендованному ими причалу, и встал – не в позе, а как стена. Его силуэт, без головы и без лица, казался одновременно лишённым человечности и необычайно человечным в своей роли. Он был напоминанием о том, что даже мертвые машины могут пугать живых. В его груди зажглись два глаза-датчика, и оттуда пошёл слабый, непрерывный писк – как сердце, что проснулось.

Соседи по доку сначала посмотрели из тени. Все эти самые разнообразные разумные, и даже местные гоблины, привыкшие видеть такие механизмы, сейчас понимали подобный намёк. Тот, кто оплатил старый дроид, завёл его сюда именно для того, чтобы сказать – здесь охраняется. Это был не просто охранник. Это было пугало и объявление в одном корпусе:

“Не подходите.”

Пулемёт, сверкающий трубами, молчал, но его присутствие говорило громче любой речи. И действительно, первые часы прошли без лишних глаз. Кто-то стушевался… Кто-то притормозил свой шаг и ушёл вглубь ангара, потому что ни один вор не любит компании, когда она приходит с рутиной старого железа.

Старый дроид, хоть и был третьего поколения, выдавал шумы, что напоминали звериный рык. Его гусеницы шевелились… Сервоприводы гудели. И в этом гуле был тот самый смысл:

“Я тут.”

Он не спрашивал, кто ты. Он просто закрывал путь, заставляя любой любопытный взгляд остановиться и подумать о выгоде прогулки. Кирилл наблюдал, как тень дроида ложится на склад, и в груди его было тихое облегчение – не от награды за мелкую подкупную услугу, а от того, что у них появилось ещё одно тонкое, механическое обещание: никто не потревожит их работу без разрешения.

Работа шла дальше. Дроиды добирались дальше внутрь корпуса, в те самые места, где жили энергетические шины, были оголены и временно изолированы. Коммуникационные каналы, что держали в себе старые сообщения, стали неподвижными кабелями в связках. Разъёмы – аккуратно увенчанные заглушками – в один момент потеряли свою функцией “трансляции” и превратились в молчащие узлы склада. Каждый кабель, каждая пара проводов, каждое плетение получали бирку и надпись, как будто в музее технических памятников. “Левый шлейф, питание”, “оптическая магистраль”, “сигнальная пара”. Это была не инструкция, это были имена, данные вещам, чтобы потом их не потерять.

Никаких подробных методик, никаких руководств – только жесты, внимание и метки. И когда очередная ночь переходила в утро, склад между двумя кораблями уже жил своей жизнью. Ряды модулей, аккуратно уложенные плиты, пакеты с проводами, и в центре – пульсирующая фигура старого дроида, которая смотрела в сторону входа, готовая прогнать любого, кто зайдёт в это место без особой на то нужды, и тем более без приглашения.

Кирилл понимал – в этой тишине, в этих бирках и в этом старом железе – они сотворили себе временное убежище, и пока дроид на перекрёстке молчал, шанс на то, что их план срастётся, оставался жив. Он подошёл к одному из модулей, положил руку на холодный металл – и в этой простоте чувствовал, что прошёл полпути. Всё это оборудование у них… План у них… И теперь есть даже страж, старый как мир, чтобы не пустить лишних разумных на охраняемую территорию…

Под бронёй, там, где корабль дышит глубже всего, началось настоящее раскрытие – как если бы старое тело медленно приоткрыло грудь, чтобы показать то, что было в нём спрятано всю жизнь. Дроиды опустились в эту полость, ползли по рёбрам и шинам, их лампы заостряли тёмные углы в линзы света. Их движения были уже не столько механикой, сколько полноценным обрядом – осторожным, испуганно-деликатным, потому что внутри всё ещё хранились остатки не чужой, а прожитой истории.

И вот, почти как две громадные сигары, в глубине кормовой ниши лежали двигатели корвета огров. Тяжелые, округлые, в чёрной патинообразной коже металла – они казались колоссами, у которых были собственные шрамы. Кольца сварки… Наплывы… Следы от инструментов… Круги, где кто-то когда-то долбил по ним отчаянно и, возможно, даже… С любовью… Они хранили в себе древнюю привычку работать в насилии и толкать массы в плотные пространства. Их запах – смесь смолы, горячей магмы металла и