Птицеед (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич

Я помню одного такого пса из своего детства. Он не стал никого звать и прикончил несчастного бедолагу, перебравшегося через забор и решившего отбиваться палкой.

Я расплатился с кучером, и мы с Элфи пошли первыми, наш сопровождающий в десятке шагов от нас, вежливо отстав.

От нагретых за день деревьев и кустарников пахло сладкой пряностью смолы. Невероятный запах моего детства, мне кажется нигде больше в городе нет такого аромата. Он отправляет меня в прошлое, которое, частенько, было вполне беззаботным и прекрасным.

Мы прошли через несколько горбатых мостиков, переброшенных над узкими быстрыми ручьями, стремящимися к Эрвенорд. К вечеру в них на всю весёлую многоголосицу начнут распевать лягушки, а между деревьев — летать бледно-зелёные огоньки светлячков. Сейчас как раз начинался их сезон.

Пока же вокруг звенели цикады. И этот звук, днями лившийся в распахнутые окна моих комнат, также возвращал меня в прошлое.

— Значит, здесь семейное гнездо Люнгенкраутов? — Элфи с удовольствием смотрела по сторонам, опираясь на мою руку и вышагивая с прямой спиной.

— Нынешнее — да.

— Почему она Хайдекраут?

— Вереск[2] ей по нраву больше, чем медуница, — хмыкнул я. — Долгая история. Она не любит прошлое, которое связывало её с этой частью семьи. О них успели забыть, а отец извлёк скелет из старого шкафа и восстановил древнее родовое имя с разрешения властей, благо такое право наследования существует. Дед уже был мёртв, так что возразить не мог. А бабка… сильно разозлилась. Но признала закон Айурэ о возрождении древних имён.

Мы прошли аллею, мраморную беседку, поле для игры в ручной мяч и конюшни. Тут нас встретил пёс-посыльный, спешащий обратно.

— Друзья, — сказал ему охранник. — Запомни.

Он глянул безучастными тёмно-жёлтыми глазами, даже не вильнул хвостом. Но нос поставил по ветру, ловя запах. После подошёл к нашему сопровождающему, позволил прицепить поводок, вывалил язык, вполне довольный собой.

— Сколько собак сейчас на территории? — спросил я.

— Шестеро, риттер. Но выпускаем к ночи, так что вас они не побеспокоят.

Он ушёл, уводя зверя.

Особняк появился, как всегда внезапно, выскочив громадной четырёхэтажной махиной, роняя на нас свою неподъёмную исполинскую тень.

— Весёлое место, — прошептала Элфи, сбавившая шаг. — Гнездо мечты.

— Наше жилье тебе нравится больше? Я рад.

— Если бы я жила здесь с рождения, то была бы крайне мрачным ребёнком.

— Ну я же им не стал.

— Ты человек, который не умеет долго унывать.

Дом по крышу зарос зелёным плющом. Ежегодно в этих переплетающихся друг с другом зарослях прорубали отверстия для окон и дверей. К осени побеги становились ярко-красными, словно пожар, и пока не начинались дожди, это было невообразимо красиво. К зиме листья облетали, и дом обретал сходство с андеритом, который выдерживает осаду одеревеневших змей.

На высоком крыльце нас уже ждал дворецкий в тёмно-жёлтой гала-ливрее с серебряными пуговицами и шерстяным аксельбантом. Вот уж не знаю, как Фридрих умудрился так быстро надеть лучшую форму для встречи, но он даже не запыхался, а парик его белел от свежей пудры.

— Риттер Раус. — Его поклон был выверен и церемонен. — Добро пожаловать. Ритесса, добрый день.

Он встречал меня как ни в чём не бывало. Словно я уходил на короткую прогулку перед обедом, а не прошло… совы знают сколько лет. Не хочу считать.

— Здравствуй, Фридрих, — улыбнулся я. — Рад, что у тебя всё в порядке.

Ему было к восьмидесяти, но он всё ещё оставался гренадерского роста, не сутулился, а шириной плеч мог поспорить с великаном. Такой дуб срубит только очень настырная смерть.

— Я тоже, риттер. — Его длинное лицо, украшенное седыми лохматыми баками, чуть просветлело. — Ритесса заканчивает встречу и примет вас в ближайшие полчаса. Позвольте предложить вам напитки и закуски.

Я уже заметил, что на другой стороне двора стоит коляска, запряжённая парой белых донгонских лошадей.

— Конечно. Через несколько минут. Я хочу показать моей спутнице вид на реку.

— Как вам будет угодно, риттер, — снова поклонился Фридрих. — Выделить вам лакея для сопровождения?

— Я помню дорогу.

— Очень хорошо, риттер. Я оставлю дверь открытой. Проходите сразу в гостевую столовую. Всё будет готово.

— Между прочим я голодна, — шепнула Элфи, когда мы отходили. — Что там у этой реки, когда в столовой могут быть печеньки?

Из-за повозки гостей вышел человек. И надо сказать, что мы удивились друг другу. Я уставился на Ларченкова, а он на меня. Затем этот медведь направился к нам.

Он как Голова в какой-то мере. У них есть общее — их лица не меняются. И если Тим показывает миру флегматизм, то росс кажется мрачным букой.

Его маленькие глазки пробежались по Элфи. Снизу доверху, зацепившись за фигуру, что, конечно, тут же у меня вызвало раздражение.

— Что ты здесь забыл, Люнгенкраут?

— Нет-нет, родной. Мы не в Иле и не друзья, так что не забывайся. — Мой тон был жёсток.

Он пошевелил сжатыми челюстями, показывая, как ему не нравятся мои слова, но сказал:

— Простите, риттер. Я не ожидал этой встречи и повёл себя грубо.

— Прощаю, — смилостивился я и пошёл себе дальше, увлекая за собой Элфи.

— Это ещё кто? — Она не удержалась, чтобы не оглянуться на человека в высокой шапке. — Он же лошадь одной рукой поднимет! Ну ничего себе! Кто его кормит?

Полагаю, я знаю кто. И полагаю, знаю, кого принимает сейчас бабка. Ин-те-рес-но. Ненавижу тесный Айурэ.

— Ларченков. Я рассказывал.

— Точно. — Девчонка снова обернулась. — Он слуга Кобальтовой колдуньи. Она здесь?

— Тщ-щ. Давай потом. Вон причал.

Мы вышли к Эрвенорд. На противоположном, далёком берегу вырастала мрачная стена Шварцкрайе. Зеркало висело в небе бронзовой полосой, отражая облака. Я свернул на узкую, посыпанную белым щебнем дорожку.

Он хрустел под подошвами, вёл нас через разросшиеся заросли белых и розовых рододендронов, на маленькое пространство, где из коротко подстриженной травы торчали гранитные птичьи перья, на каждом из которых восседала статуэтка галки, птицы, что по нашим поверьям уносит к Рут души умерших.

Перьев здесь было шесть. Мать, отец, дед, прадед, прабабка и то, что предназначалось Рейну, хотя я и возражал против этой могилы.

Элфи подалась вперёд, читая имена, высеченные в камне. Поняла, посмотрела на меня с грустью.

— Жаль, что я не успела их узнать.

— Жаль. Но я помню лишь отца, да брата. Счёл, что ты должна увидеть маленькое кладбище моей семьи.

— Спасибо, для меня это важно. — Она закрыла зонт и отломила от ближайшего куста цветущие бледно-розовые кисти, положив их у каждой из могил. Затем вложила свою ладонь в мою, чуть сжала, выказывая поддержку. — Он может быть жив. Тогда, если мы найдём его, Рейн придёт и посмеётся над своим пером и галкой.

— Хотел бы я верить. Но точно верю в одно — узнаю правду уже скоро.

Надо только пробиться к Оделии. Завтра. Попытаю счастья на Гнилостных боях. Мы постояли ещё немного, слушая стрёкот цикад, затем я сказал:

— Идём. А то Фридрих небось уже по второму разу греет чай.

Я услышал, как наверху закрылась дверь библиотеки, а затем раздались шаги на лестнице. Лакей провожал гостью.

Элфи трескала имбирное печенье с солью, тосты с запечённой форелью и пила чай из широкой фарфоровой чашки, расписанной лазурными бабочками. Я же вышел в холл и увидел Иду Рефрейр.

Забавно, как Айурэ меняет людей. Или Ил. Смотря с какой стороны взглянуть.

За краем Шельфа мы всегда в грязной одежде, чумазые, пахнущие потом, чужой, а иногда и своей кровью. Страдаем или от голода, или от холода. Мучаемся тревогой, страхом. Спим урывками. А здесь…

Здесь мы преображаемся. Женщины уж точно.

Ида Рефрейр, с высокой причёской, в ярко-синем платье, расшитом ветвями цветущей мимозы, чуть приподнимая юбки, так, что были видны атласные туфельки, спускалась по ступеням вниз. Драгоценности на ней — опаловые серьги и подвеска — удивительно ей шли.