Разрушители миров - Тони Дэниел

— Вихрь в районе Остина?

— Да, мы называем его “рог”.

Я оставался в Харвестере Т-5 в течение целого планетарного сезона. Затем однажды ночью меня без предупреждения выбросили из моей камеры в ожидающие руки синода активаторов наземного проникновения.

Этот субкластер активаторов перенес меня в техасскую ночь.

Я впервые увидел звездное небо над головой и землю под ногами. Я заплакал. В те дни я много плакал.

Активатор тряс меня, пока я не остановился.

Я был перевезен в то, что, как я узнал, было городом Темпл, штат Техас. Там мной подменили младенца в колыбели, женщины по имени Тереза Истерлинг. Впоследствии ребенок был уничтожен.

Я назвал Терезу Истерлинг “Мама”. Это было мое первое слово.

В течение следующих четырех месяцев я созрел до полноценной человеческой взрослой формы.

Это поразило, затем встревожило, а затем и напугало маму, как и должно было случиться. Однако она не сообщила обо мне ни одному активатору человеческой безопасности и не предприняла никаких мер безопасности сама.

Она растила меня, кормила, укачивала.

Мама почему-то все еще верила, что я ее родной ребенок. Она верила в это до того дня, пока я не разорвал ей лицо и не выпил ее крови.

— Правильно. И вот однажды я возвращаюсь с охоты на моховиков, и раздается первый звук рога.

— Рог — это ментальная приманка?

— Ага. Я увидел, как всякие машины и грузовики помчались по 79-ой Западной — как будто поезд из автомобилей выезжал с футбольного матча в старшей школе в пятницу вечером или что-то в этом роде — и я понял, случилось что-то плохое. Так что я съехал с дороги на своей Сьерре и объехал их, затем пошел искать дедушку в магазине, но его там не было. Я пошел к его трейлеру. У него там очень красивый домик, он стоит на высоком берегу ручья в живой дубовой роще. Его там тоже не было.

— И тут я слышу какие-то звуки, доносящиеся из сарая с инструментами позади трейлера, расположенного в небольшой заросли япона. Стоны и аханье. Я иду туда и, о чудо, вижу дедулю. Он взял кусок троса длиной в четверть дюйма с проушинами на обоих концах и приковал себя к большой старой газонокосилке. Два замка, один из которых крепит трос к газонокосилке, а другой крепко обхватывает его живот, приковывая его к этому концу. И вот он стоит, вцепившись в трос и хватаясь за свой живот. Он превратил себя в кровавое месиво, но не мог уйти. Он слишком хорошо справился с тем, чтобы запереть себя.

— Это, должно быть, тебя расстроило.

— Он умолял меня отпустить его.

— Я должен добраться туда. Она там, — сказал он мне.

— Кто? — спросил я.

— Кэролайн, — сказал он. — Так звали мою бабушку.

— Но куда? — спрашиваю.

— Я вижу его. В своем воображении. Огромный. По форме напоминает один из тех рожков на День благодарения. Размером с десять-двенадцать футбольных полей.

Он бросился на трос:

— А теперь возьми ключи и отпусти меня, парень!

— Я больше не мальчик, и я тебя не отпущу, — сказал я. — Кроме того, ты выбросил ключи.

— Они там, во дворе.

— Я их не достану.

— Тогда освободи меня. Воспользуйся вон тем болторезом. — Он указал на него. К счастью, он остался вне досягаемости.

— Нет.

— Если ты этого не сделаешь, то, черт возьми, я разорву себя на части, — говорит он. Он натыкается на этот кабель так сильно, как только может, впиваясь в него. Он царапает себе кожу, оставляя большие царапины. Я подхожу к нему, чтобы отвести его руки, а он бьет меня, пытаясь вырвать мне глаза. Я сильно толкаю его, и он лежит, задыхаясь, и начинает шептать мне:

— Ты не понимаешь, я должен добраться туда. Кэролайн там.

— Он думал, что воссоединится со своей умершей женой?

— Я не знаю, о чем он думал, — сказал Монк. — И думал ли он вообще. Он этого не помнит.

— Что ты сделал?

— А что я мог поделать? Я связал ему руки, чтобы он не вырвал свои чертовы внутренние органы, и лодыжки, чтобы он больше не мог бегать как цепная собака.

Монк снова позволил себе затянуться табаком. Он скрутил еще одну сигарету. Худощавая женщина терпеливо ждала. Он достал Zippo, чтобы прикурить, мгновение посмотрел на нее, затем сунул в карман. Незажженную сигарету он держал в правой руке.

— Этот первый гудок продолжался около суток, около двадцати четырех часов, — наконец сказал Монк. — Затем он прекратился. Все было кончено. Мы слышали сообщения о том, что произошло, о том, как все эти тысячи и тысячи людей — мужчины, женщины, дети — выстроились в очередь и сделали это, пошли прямо в этот рог, где он тогда находился, к круглой скале в Браши-Крик. Они приехали за сотни миль. Все эти машины, припаркованные гигантским скоплением на дорогах вокруг парка, где Ранья поставили этот рог, или вырастили его, или что они там еще сделали, — Монк посмотрел на свою сигарету, повертел ее в руке. — И ни один из них не вернулся.

— На тебя приманка не подействовала?

— И никогда не действовала. А как насчет тебя?

— Да, действует. Очень сильно. Но у меня есть… — Она подняла свой вейп. — У меня есть защита.

— Эта штука?

Она кивнула.

— Как?

— Со временем. А пока, пожалуйста, расскажи мне побольше о своем дедушке.

Монк достал Zippo и закурил.

— Мы подготовились. Я попросил приятеля сварить для нас что-то вроде тюремной камеры в том сарае на стоянке трейлеров и еще одну в магазине. Мы также приделали к ним дно. Не знаю, заметили ли вы, но почва в Восточном Техасе песчаная, как и все остальное. Можно сделать подкоп прямо в земляном полу.

— В любом случае, мы оба знали, что я или кто-то другой должен быть там, когда снова раздастся сигнал горна. Поэтому мы наняли эту вдову помогать присматривать за магазином. Вдова Браун. Таким образом, она могла также присматривать за своими детьми. Двое из них были восприимчивы, и ей пришлось практически вырубить их, чтобы они не убежали в сторону Раунд-Рок. Скучали по своему отцу. Рания его сдула.

Моя жизнь после Мамы — как в тумане. Я могу выделить отдельные моменты и составить каталог событий, но нет общей перспективы, нет способа мысленно дистанцироваться и рассматривать свои действия в целом. Я был замкнут. Мой алгоритм устранения позвоночных контролировал меня больше, чем я сам.

Я стал объектом внимания ночи. Я стал предметом ночи. Это меня вполне устраивало, так как я любил ночь с момента моего развертывания