Елена Долгова - Сфера Маальфаса

Шаги и приглушенный стук копыт на мягкой земле. Хайни ведет лошадь, осторожно обходя валуны. Мокрая тряпка касается лица. Забытье уходит.

– Давайте, господин Людвиг. Понемногу…

Ученый с трудом влез на лошадь. Сил все же хватало на то, чтобы держаться в седле, Ладер вел животное за повод.

– Ты взял стрелу?

– В седельной сумке лежит.

В кустах за ручьем продолжала тревожно кричать сорока.

Весть о том, что на проезжего ученого напал в холмах разбойник, распространилась мгновенно, обрастая на ходу невероятными подробностями. Немалую долю в эти рассказы внес Ладер, охотно расписывая собственные подвиги всем, кто не прочь налить рассказчику лишнюю кружку. Количество разбойников с каждым пересказом все увеличивалось, а отвага бывшего рубаки возрастала непомерно. Рана богослова оказалась неопасной и быстро заживала, ощущение пережитой опасности стерлось и потускнело. Он проводил время в постели, в замке Шарфенбергов, читая и размышляя, внимательно изучил и стрелу, пущенную ему в спину, и найденную Хайни безделушку. Безделушкой оказался кулон – медная шлифованная пластинка на тонкой витой цепочке, блестящую поверхность прорезала руническая гравировка[9]:

Медь – металл амулетов черной магии, малефик не терпит прикосновения ни золота, ни серебра. Медь – металл небогатых украшений. Вывод напрашивался, не блещущий тонкостью: владельцем занятной вещицы мог оказаться кто угодно.

Мартин вошел в комнату раненого гостя быстрыми неслышными шагами.

– Как вы себя чувствуете, сударь?

– Хвала святому Никлаусу, неплохо. Позвольте спросить вас – кому может принадлежать эта вещь?

– Можно взглянуть поближе… Любопытно. Медальон. Я не видел такого в наших краях.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Изящная работа, но дешевый металл. Голос Мартина оставался спокойным, но руки, сложенные на коленях, непроизвольно сжались.

– Благодарю вас.

Маргарита, улыбаясь, сама принесла раненому чашу с подогретым вином. Платье девушки украшал приколотый цветок.

– Спасибо, добрая госпожа.

Сестра Мартина улыбнулась, ее худенькое личико, чуть порозовев, сделалось почти красивым. Она повернулась и выбежала из комнаты. Хайни подмигнул хозяину. Людвиг проигнорировал наглость наемника.

– Хайни, ты меня слышишь?

– Ну, здесь я.

– Десять лет назад ты воевал с альвисами. Расскажи мне о том походе…

– Да что рассказывать… Грязное было дело. Я хочу сказать, в грязи пришлось повозиться. Засели они в пещерах возле Фробурга. Лезть туда нашему брату, солдату, верная смерть, целый город под землей, заблудишься – век выхода не найдешь. Так вот, мы от озера, что под городом, отвели воду и пустили ее вниз. Долго потом мертвяков всплывших у берега находили, может, их струя подземная выносила, может, еще что. А те, что остались, выйдя на поверхность, бились насмерть. Сержант приказ дал – никого не щадить, пленных не брать. Положили мы почти всех пещерных. И парней, и баб, и детишек, что на наши мечи кидались. Но и своих полегло немало – побили их из арбалетов.

– Стрелами, похожими на эту?

– Да, наподобие. Так ведь стрел этих везде много было… И сейчас еще похожие встречаются.

– Ты тогда потерял ухо?

– Э…Да.

– Зол, должно быть, ты на альвисов?

– За что их любить? Когда меч из ножен вынимаешь, не до того, чтобы раздумывать, убивай или тебя убьют. Дела они творили сами знаете какие. Скверные дела, можно сказать – как раз такие, за которые нас капеллан ругал. Сколько деревень пожгли-пограбили, прохожих на дорогах порезали, женщин испоганили.

– А малефиков между альвисами ты встречал?

– Не хочу врать, нет. Рассказывали, вожди их зломерзкой магией Синего Кругляка владели, но те, с которыми мне сражаться довелось, так себе, обычные голодранцы-разбойники. Будь они малефиками, я бы сейчас у вас не служил, а давно в земле сырой лежал…

В комнату тенью скользнула служанка. Замкнутая и молчаливая, она аккуратно смела пыль щеткой из перьев. Хайни проводил женщину настороженным взглядом:

– Ведьма.

– Оставь.

Людвиг открыл фолиант «Истории Hortus Alvis», присланный ему для развлечения заботливой Маргаритой. Эта книга оказалась единственной в замке – барон Мартин не жаловал науки и ученых, по непонятным причинам делая исключение для самого Фирхофа. Постепенно безыскусное повествование захватило богослова:

«В год шеститысячный от сотворения мира многочисленные беды обрушились на Империю, и ни знатный сеньор, ни купец, ни простолюдин не знал, будет ли в нем дыхание жизни на утро нового дня. Снега на поля выпало мало, земля промерзла. Пришел мор на нашу землю – люди кашляли, задыхались, не могли глотать и сгорали в лихорадке. Первыми умирали младенцы. Ни богатство, ни слава, ни роскошь одежд не радовали более ожесточившиеся сердца. Иные же, напротив, проводили время в бесчинствах и разгуле. К отдаленным от столицы городам добрый человек приближался с опаской. Каждый, у кого не было охранной грамоты, мог быть схвачен и умерщвлен, а сеньоры и их слуги открыто творили разбои. Из детской крови готовились магические зелья, считалось, средства эти продляют молодость…»

Десять лет назад Людвиг был свидетелем кое-чему из описанного книжником. Посиневшие трупики детей, бледные, истощенные нищие, коченеющие на улицах столицы, чахлые женщины, предлагающие себя первому встречному, озлобленная стража, и над всем этим – тревога близкой войны. В умах тогда царила неприязнь к недобрым чудесам магии, загнанный внутрь страх перед слугами сатаны, и еще больший ужас – перед сыском «псов Господних». Возможно, эти впечатления до известной степени определили судьбу самого Фирхофа. Людвиг, втайне восхищаясь смелостью автора, осмотрел тяжелый, грубой кожи, переплет – ничего особенного. Текст не на латыни – на церенском. Имя языкастого смельчака, Адальберт Хронист, не говорило ни о чем – разве что наводило на мысль о псевдониме…

Вечер подступил незаметно.

Увлекшийся Людвиг оторвался от книги лишь затем, чтобы зажечь свечу в поздних, лиловых сумерках… Увы, Хайни на этот раз ввалился без спроса, грубо стуча сапогами.

– Господин Людвиг! Беда!

– Что?!

– Оборотень вернулся!

Богослов уронил книгу и вскочил, торопясь одеться. Хайни уже привязывал к поясу ножны с мечом. Фирхоф на минуту остановился, пережидая головокружение – рана все еще сказывалась, потом бросился во двор, стараясь не заплутать в тесных сводчатых переходах Шарфенбергова жилища. Дом уже наполнился испуганными или злыми голосами. Где-то бряцало оружие, визгливо вопили перепуганные служанки.

За порогом мужчин встретила непроглядная ночь. Солдаты деловито суетились, однако не особо спешили нырнуть в темноту. Рычал и метался во дворе спущенный кем-то с привязи большой белый пес. В ответ издалека истошно лаяли и выли деревенские собаки. Ворота оказались открытыми.

– Вперед. Следуй за мной, Хайни.

– У вас рана откроется…

Южнее, в полях, мелькали факелы. Судя по лавине бегущих огней, людей собралось немало. Едва ли на несколько миль в округе нашелся бы человек, который спокойно провел эту ночь в собственной постели. Казалось, долго копившийся страх родил отвагу. Не дожидаясь подмоги из замка, в сторону холмов бежали крестьяне, вооруженные вилами.

– Бей! Не упускай!

Осмелевшая дичь сама выбралась на охоту.

Как ни странно, в хаосе звуков не был слышен лишь вой оборотня. Кто-то командовал уверенным голосом, крепкие мужики, с косами, топорами, факелами, шли цепью по выгону. «Что они будут делать, когда придут к холмам? – подумалось Людвигу. – Там лишь узкая тропа». Бархатная тьма колыхалась впереди, испещренная красноватыми точками факельного огня. Крик, команды сливались в общий шум, похожий на плач. А ведь кто-то действительно плакал. Богослов побежал, пытаясь догнать загонщиков, потревоженная боль в раненой спине билась горячим комком, мешала сосредоточиться. Горько рыдала женщина. Цепь охотников распалась, люди сгрудились, окружив нечто, лежащее на земле.

– Вот он, вот! Смотрите!

Людвиг приходил в отчаяние от собственной медлительности.

– Хайни! Хайни! Где ты? Помоги мне.

Ночь расступилась. Ладер, поддержав хозяина, помог пройти ему еще пятьдесят шагов.

– Отойдите прочь! Дайте дорогу.

Люди, бессознательно повинуясь властному приказу, расступились.

На земле, на истоптанной, вбитой в грязь весенней травке, лицом вниз лежал убитый. Поношенная одежда, казалось, скрывала не тело, а разбитый остов статуи. Голову чуть прикрывал седой пух. Левая рука неловко подвернулась.

Фон Фирхоф перевернул тело. Лицо мертвого старика застыло в гримасе укоризненного удивления. Шею и воротник заливала еще не запекшаяся кровь. Богослов вытер липкие пальцы о траву.

– Ad patres[10]…

– Чего он говорит?

– Чего-чего… Старого Георга убили!