Объект «Фенрир» - Максим Анатольевич Макаренков

Михеев подумал, что вот так случайно и узнаешь о человеке много нового и интересного. В этот момент в ярко-зеленом кресле возник Попов. Посмотрел на вращающуюся над столешницей карту, молча кивнул и застыл.

– Дальше, – кивнул Михеев Стасу.

Земледел посмотрел на Кейко, и она продолжила:

– А дальше мы вместе с системщиками подняли все те данные, которые наша пятерка оставила о своих перемещениях.

На карте появились бледно-зеленые и голубоватые линии. Михеев всматривался в перемещения космодесантников и ученых и чувствовал, что в них есть какая-то система. Был во всем этом какой-то смысл, хотя с виду маршруты ничем особым не отличались. Перемещение рейсовыми межсистемниками, пункты назначения – университетские центры, лаборатории, Пояс освоения, – для десантников такого класса вполне понятно. Но все они словно вращались, постепенно, незаметно стягиваясь к центру. Или это казалось усталому, перегруженному паранойей мозгу Михеева?

– Что здесь? – Он подошел к карте, легкими движениями обозначил воображаемый центр.

На первый взгляд, там не было ничего примечательного. Системы не на окраине, но и крупных промышленных или аграрных центров рядом нет, энергопотребление района… высоковато, но тоже не запредельное.

– Поля Возрождения, – как что-то очевидное, ответил Попов.

Глава 10. Океаны

О них говорил Банев. Еще на самой первой встрече, когда стучал широченной ладонью по столу и объяснял Михееву, кто он такой есть в современном мире и куда ему надлежит засунуть презрение к самому себе и прочее самоуничижение. Разумеется, Михеев никому и никогда не признался бы, что у него при воспоминании об этом разговоре до сих пор горят уши.

Поля Возрождения. У Михеева и теперь кружилась голова, когда он думал об этом проекте. Это был не просто самый амбициозный проект человечества в истории. Громкие слова не передавали того ощущения, какое Михеев испытал впервые, услышав об идее возрождения всех когда-либо существовавших в истории людей. Он не поверил и полез копаться в источниках. После чего совершенно ошарашенный повесил «Гамаюна» на орбиту какой-то безымянной планетки – да, тогда был еще «Гамаюн» – и попросил его перейти в сольное сознание.

Пилоты очень редко разрывали ментальную связь с кораблем, особенно в полете, когда все системы управлялись общим сознанием и общими ресурсами. Но тогда Михеев и «Гамаюн» были еще в освоенной части Сферы разума, хоть и на самом краю, и могли позволить себе немного выйти из графика.

Псевдоплоть разошлась с тихим треском, и Михеев выскользнул из чрева корабля. Теперь его соединяла с ним лишь тонкая лиана системы жизнеобеспечения. Он повис посреди пустоты космоса, полный восторженного ужаса и детского восхищения. И вдруг понял, что впервые за прошедшие – страшно сказать – столетия (пусть частично они пролетели мимо него, да и к лучшему это, наверное) хочется заплакать от облегчения. Он осознал, что в мире происходит что-то, из-за чего все, что он делал, оказалось не зря, что, может быть, теперь он хоть отчасти оправдает все, что делал в том, старом мире, из-под обломков которого ему, Баневу и еще нескольким удалось выскочить.

Он до сих пор не понял всего, но суть уловил – проект всеобщего возрождения перешел от чисто теоретических разработок к экспериментам. Концентраторам пси-энергии удалось уловить то, что в сообщении назвали «слепками психоэмоциональных состояний с явными следами устойчивых поведенческих реакций».

Михеев висел в пустоте, смотрел на мерцающее вдали звездное скопление и думал, что буддисты древности были в чем-то правы. Это же они воспринимали человека как совокупность непрерывно развивающихся процессов, как поток изменений. Архитекторы проекта «Поля Возрождения» назвали их «жгутами процессов». Смерть, если он правильно понял прочитанное в пакете новостей Сферы разума, делала некий срез, слепок состояния этих процессов на тот момент, когда человек прекращал свое существование в физическом теле. Этот слепок удалось не только зарегистрировать, но и… Тут начиналась настолько специальная терминология, что Михеев больше интуитивно догадался о смысле, чем действительно понял. В общем, эти «слепки процессов», состояние человеческой души в момент смерти удалось зафиксировать, уловить и поместить в некое специально созданное пространство, которое архитекторы проекта и назвали Полями Возрождения. На первом этапе биоаппаратура создавала для слепков нечто, что назвали «активизирующими приемниками», которые возвращали души к активному восприятию мира.

Разумеется, резкое неподготовленное возвращение необратимо нарушало весь дальнейший ход развития процессов возрождаемого существа – сознание погружалось в безумие либо распадалось от мгновенного запредельного шока. Михеев попытался представить, каково это, и не смог, хотя сам возвращался в новый мир долго и болезненно. Он оказался одним из дюжины счастливчиков, сохранивших рассудок и разум, но стоило ли считать себя счастливчиком – большой вопрос.

Однако сильнее всего поразила Михеева даже не сама возможность возродить разумную жизнь, а следующий этап программы. Архитекторы создавали не просто пространство возвращения, а огромный мир, в котором вновь получившие сознание «жгуты процессов» имели возможность переосмыслить свое прошлое существование и получить новый опыт, выходящий за рамки их привычных понятий, возможностей и моральных конструкций. Их не просто возрождали, а готовили к жизни с новым человечеством.

Михеев вынырнул из воспоминаний, крепко вцепившись в эту фразу: «новый опыт, выходящий за рамки их понятий и возможностей». Что там говорил Попов о «Фенрире»? Что-то о том, что ИИ никогда не сможет развиваться самостоятельно, поскольку он основывается только на тех алгоритмах и том опыте, который в него заложили изначально создатели. Он не способен создать ничего принципиально нового.

Вот оно – он не способен создать ничего, что не являлось бы им самим.

Михеев вспомнил черные щупальца и глянцево-черные плоскости, заполнявшие исчезнувшую планету; вспомнил многоголосый вой на одной ноте, сливающийся в единый вопль безнадежной ненависти ко всему, что не является им самим; вой, который несся из наглухо закупоренного телами обезумевших потребил магазина в том, старом мире, в той, старой Москве. И понял то, что, наверное, уже давно понял, но почему-то не высказал Попов.

– Старший… Что с вами, старший? – Кейко трясла его за плечо, остальные смотрели со сдержанной тревогой, а Попов, кажется, с любопытством.

Михеев сглотнул.

– Значит, говоришь, Поля Возрождения здесь. – Он подсветил район на карте, вывешенной «Меконгом».

Викинг кивнул. Михеев встал, сунул руки в карманы, закачался с носка на пятку.

– Я знаю, что им нужно.

Михеев. Дурные сны

Дублин тоскливо пах горелым пластиком, скучным дождем и дешевым, плохо прожаренным синтетическим мясом. Михеев смотрел из окна на растерянные смуглые и черные лица прохожих, среди которых редкими всполохами проглядывали рыжеволосые головы, и