Огню плевать (СИ) - Андрей Евгеньевич Фролов

Они называют себя чу-ха-хойя и говорят на языке, который я неожиданно понимаю, причем все лучше и лучше. И даже начинаю предполагать, что это мой родной язык, просто забытый, и теперь возвращенный.

В остальном я продолжаю терять последние крупицы того, с чем не способен совладать помутневший разум. Полупроводник, танкер, поэзия, молекула, дворянство, кукуруза, противовоздушная оборона, оптоволокно, пантеон, журналистика, медуза, стволовые клетки, демократия и абстракционизм теряют для меня всякий смысл; становятся мыслительными миражами и с незаметной грацией подменяются новыми образами…

Цепочка бродяг неспешно идет мимо занесенных песками разрушенных построек из старого выщербленного бетона. Мимо гигантских металлических конструкций, врытых в песок дисков и колец, железных каркасов и обломков, знакомых смутно, слишком недостаточно для полноценных воспоминаний о моем прошлом или настоящем.

Такие места стая предусмотрительно обходит стороной. Старухи шепчут, что внутри царит боль, которой управляют мелочные капризные духи, а их лучше не тревожить.

В некоторые руины кочевники все же суются, всякий раз отряжая неизменную троицу бегунов. Разведчики Стиб-Уиирта выглядят поджарыми, быстрыми и крепкими, но их вытянутые морды как одна покрыты крохотными язвами — поцелуями Бансури. Именно эти трое раз за разом исчезают в ведущих под землю тоннелях, провалах и полуобвалившихся шахтах, время от времени возвращаясь с добычей из легкого листового железа, самоцветов или даже драгоценных металлов.

Так тянутся бесконечные, наполненные тягостями переходов дни, и пустыня смеется над календарями.

Однажды мы натыкаемся на другое племя, чуть превосходящее Стиб-Уиирта числом. Чужаки тоже замотаны в балахоны, но ткань их выкрашена в иной оттенок. Пока две стаи ожидают на барханах, разделенные сотней шагов, старейшины обоих караванов сходятся в центральной низине и долго приветствуют друг друга странными ритуалами.

Затем они пьют воду из общей чаши. Долго, обстоятельно и чинно торгуясь, обмениваются припасами: вялеными тушками подстреленных в пустыне зверьков и птиц, шкурами и украшениями.

Затем племена расходятся, но в арьергарде Стиб-Уиирта надолго остаются почти все воины, до самой стоянки прикрывающие тыл, будто опасаясь нападения в спину…

А два дня назад мы встаем на длительную стоянку у оазиса, на вытоптанном предшественниками пятаке у треугольного пруда, в котором даже водится сверкающая рыба. К небу вспучиваются купольные шатры, во все стороны отправляются дозоры.

День за днем я изучаю своих новых хозяев. Слушаю, вникаю, пытаюсь подражать.

Меня ошеломляет врожденное умение кочевников гармонично сосуществовать с пустыней. Любую свободную минуту я провожу, тихонько наблюдая за популярной детской игрой, в которой писклявая малышня зашептывает сусликов и змей, своих самых ненавистных врагов.

Ловко играя тоном, юные пустынники бормочут захваченным врасплох животным нелепые ритмичные стишки. Эти нехитрые считалки, к моему потрясению, заставляют зверье, пусть даже всего на несколько минут, выполнять простейшие приказы и даже драться между собой…

А еще я понимаю, что чу-ха-хойя не так примитивны, как кажутся на первый взгляд. Среди сокровищ племени имеются специальные электронные водосборники, похожие на складные цветки. Их пластины сделаны из тонкого легкого сплава, и когда во время перехода каждая семья стаи разворачивает такой на ночь, к утру караван получает несколько литров свежей воды.

Еще у них есть зеркальные солнечные накопители, с помощью которых крысолюди заряжают батареи прочих устройств, которых меньше. Главными среди них являются электронные карты, которыми владеют старейшины, не очень точные и барахлящие, но незаменимые в этом бесконечном походе. И специальные зажигательные устройства, которыми чу-ха-хойя разводят костры, вместо топлива используя собственное дерьмо, кости животных и собранные в пути ветки колючего кустарника.

Деньги, что странно, у кочевников тоже есть. Но Джу-бир-Амрат говорит, что проклятая бумага годится только для не менее проклятых городов, где странники время от времени покупают специи, свежие батареи и фильтры, ножи, ножницы и прочий бытовой скарб, лекарства, алкоголь, серебряные кольца и серьги, а еще фанга и баллоны с газом для буар-хитт.

Это кажется странным, но у чу-ха-хойя нет хвостов. Более того, если в племени рождается хвостатый ребенок, его купируют еще в первые дни. Также во всем лагере не находится ни одного зеркала, посуду запрещено натирать до блеска, а потому я до сих пор не представляю, как выгляжу со стороны.

Первым же вечером на стационарной стоянке пытаюсь всмотреться в стоячую гладь пруда, но молодые самки с шипением гонят меня от воды; они предупреждают, что так я могу вызвать злых духов или накликать на стаю неудачу.

В остальном мои пленители почти не религиозны. Их шепотки и долгие взгляды на небо едва ли можно счесть молитвами, и лишь иногда старейшины собираются в тесный круг, где бросают граненые гадательные камешки…

Джу-бир-Амрат внимательно следит за мной, и днем, и по ночам, когда я притворяюсь спящим. Как становится понятно почти сразу, мой спаситель и хозяин является одним из самых опытных воинов и охотников племени, почти готовым стать старейшиной. Его уважают, и пусть слово Амрата на советах не последнее, к нему прислушиваются даже старики.

Причудливый прозрачный костюм окончательно сходит с моей кожи, рассыпавшись по воздуху тонкими сухими лепестками. Рубцы на висках собираются повторить его побег.

Они оказываются вовсе не застарелыми шрамами, а двумя круглыми нашлепками из незнакомого материала, напоминающего мою собственную кожу. Внутри дисков будто скрыта упругая мембрана, а к вискам они крепятся на сотни крохотных иголок с крючками на концах. Несмотря на плотность сцепления, сейчас они начинают отваливаться от пыли и пота.

Джу-бир-Амрат замечает это и даже предлагает мне короткий черный нож, глянцевый и неровный, словно выточенный из вулканического стекла. Дерни, говорит он, и обрежь. Но стоит мне потянуть за отлепившийся край, как голову пронзает резкая боль, и я оставляю попытку. Амрат смеется над моей нерешительностью, сравнивает с трусливым ребенком, но не настаивает.

Судя по всему, в обществе Стиб-Уиирта я остаюсь кем-то вроде ручного зверька. К удивлению всех, и даже старейшин, весьма понятливым зверьком. И даже пытающимся говорить.

Взрослые чу-ха-хойя охают в умилении, стоит мне взять в руки чайник, или ведро, или попробовать заштопать дырку на старом коричневом балахоне, который подарил Амрат. Дети злобно пищат и дразнятся.

Окружающие меня существа будто бы не верят, что такое убогое создание, как я — безволосое, отталкивающее, страшное лицом, но смутно напоминающее самих чу-ха-хойя, — вообще способно к осмысленным действиям.

А я продолжаю терять невидимые нити, связывавшие меня с прошлым. Образы и смыслы таких понятий, как латекс, абсент, метрополитен, арбалет, вакуум, небоскреб, микропроцессор, героин, потребительская корзина, канализация, сингулярность, аппендицит, фотон или сейсмограф кажутся мне сказочными;