Павел Дартс - Крысиная башня

Толик тут же включился: „Мне тоже, уважаемая Элеонора, неплохо бы было подкачать мою чахлую мускулатуру, поскольку я худой и кашляю! Можно, я вместе с Серым приходить буду? Можно? Вот спасибо! Ну а если он вдруг будет когда занят, то я и один, конечно…“

После этого, если он был не в Башне не у себя и не у нас — то искать его стоило у нее. Он усиленно „строил отношения“, но, кажется, без особого пока успеха.

Тогда, на следующий день, Элеонора „нанесла ответный визит“ — нарисовалась вечером к нам „в гости“. Как раз и Толян дома был.

Пришла вся такая пай-девочка, прямо выпускница института благородных девиц, — я, правда, не знаю, как они выглядели, но судя по всему — вот точно как Элька в гостях! Даже в юбке, не в джинсах. Даже с сумочкой! Макияж, типа — умеренно; помада, типа, — неяркая, бижутерия скромная; юбка, типа, — до колен… — но все очень, очень! Видно, что все качественное и очень дорогое, — как потом мама сказала, а уж ей-то виднее. Женщины — они в таких вещах, как что на ком надето и сколько стоит, очень тонко секут; особенно если это надето на симпатичных женщинах; да и нашу маму уж шмоткой или бижутерией с китайского рынка фиг обманешь! Интересно было наблюдать, как мама, открывшая дверь, слегка выпала в осадок от такого визита — женщины к нам обычно ходили только по ее знакомствам, а тут такая прикинутая мадемуазель.

Мы вместе поужинали, и было видно, что Рыжая реально и просто хочет жрать! Хотя и сдерживается.

Мама была чего-то в определенном напряге, но, увидев, что Эльке глазки строит Толик, а не батя, расслабилась. Вот ведь — ни себе, ни людям! Насчет Толика и Элеоноры — я так понял, она оооочень скептически отнеслась, очень! С Элеонорой они потом поболтали, нашли общий язык и общие интересы; а насчет Толика, когда он поперся ее провожать, высказалась однозначно:

— Его потолок, — уличные шалавы, а Элеонора — девушка на два порядка выше его уровня!

А батя на это только поднял бровь, усмехнулся и ничего не ответил.

За ужином поговорили о том, о сем; батя между прочим спросил, нельзя ли чтобы мы кое-что из вещей — очень компактно, упакованно! — оставляли у нее дома; тут, видите ли, партнеры должны сделать некоторые поставки, у нас, видите ли… — и понес что-то уклончивое.

— „Да, говорит, Олег Сергеевич, конечно. Я вообще Вам очень обязана, прямо не знаю как благодарить (Толян насмешливо сощурился, но сдержался — при маме-то) Вас за мое чудесное спасение… И, типа, всецело можете располагать моей квартирой, я очень теперь вам доверяю…“ — во как!

Мама, конечно, реально сделала стойку: „Какое „спасение“, о чем вы??“ — и подозрительно так сечет сразу на Толика, на его ссадину над бровью, откуда слегка уже пополз сиреневый синяк. Батя, натурально, отсемафорил Эльке, чтоб не болтала, и успокоил ситуацию:

— „Это, дорогая, долго рассказывать, но если коротко, — то сюжет простой: к девушке приставали злые нехорошие ребяты, а мы, проходя, значит, мимо, сделали им замечание. Они нас не расслышали, и Толик подошел поближе, чтобы объяснить яснее. При этом наступил на банановую кожурку, поскользнулся — и упал… Зацепив головой („Вот, видишь, ссадина!“) уличную скамейку и слегка ее повредил…“

— Скамейку, наверняка не голову. Я так и подумала. Не сильно хоть повредил? — вклинилась мама.

— Угу, четыре раза падал, и все одним местом! — подтвердил Толик и лизнул свой ободранный кулак.

— …А ребята, натурально, от такого происшествия тут же ретировались, поскольку в душе они, конечно же, тонкие, ранимые, позитивномыслящие создания… — продолжил батя, едва сдерживая смех — Ну, ты же в курсе, дорогая. Добрые, как и все люди в мире.

— Добрые они, — подтвердил Толик, — И мы добрые. Мы их почти и не били, да!

Элеонора сидела и удивленно переводила взгляд поочередно то на батю, то на Толика, но тут уже я не выдержал и заржал, вспомнив того кадра в рыжей щегольской курточке около дверей в вестибюль, которому все раз за разом в голову прилетало — то телефоном, то дверным косяком, то от бати с ноги, то от Толика из стрелялки. И они все грохнули — батя, Толик, Рыжая, — только мама сидела обиженно-надутая, сообразив, что от нее что-то скрывают.

— Банановой кожуры в Мувске с Нового Года нигде не валяется, нету давно бананов! — буркнула, и пошла ставить чай.

Тут замигал и вырубился свет — как это теперь часто бывает. Батя, не вставая, взял с журнального столика аккумуляторный светильник, включил и водрузил на стол. Снова стало светло. На кухне мама тоже включила подсветку.

— Хорошо у вас! — с оттенком зависти сказала Элеонора, — А я, как свет выключают, спать ложусь… Даже почитать нельзя…

— Что, ни фонарика, ни светильника, ни свечки? — с ужасом спросил батя.

— Нет…

— Угу… Бывает… — батя вздохнул и переглянулся с Толиком.

Когда мама уже принесла чай, Элеонора вдруг, сразу видно что долго решаясь, выпалила:

— Олег Сергеич, я еще раз хочу вас поблагодарить за помощь в этом… инциденте… и прошу Вас (так вот прямо ударением выделила — не „вас“, а именно „Вас“, во!) принять от меня подарок!»

Достает из сумочки и протягивает ему четкий такой кожаный футляр-коробочку — видно, что дорогой. Батя эдак недовольно сморщился, берет футляр, открывает — а там часы. Я тут же подсунулся посмотреть… Нууу… Так себе часы, я бы сказал, на коричневом кожаном ремешке из крокодайла, типа; золотисто-светлые, три маленьких циферблатика внизу, заводная головка и два «шпенька» — для управления функциями. Vacheron Constantin, Geneve. Ну, Geneve, — это и лоху понятно, но все остальное как-то не впечатлило. Механика еще…

Зато впечатлило батю. Он коробочку с часами маме дал посмотреть, потом Толику, потом закрыл и вернул Рыжей.

— Элеонора… Уважаемая… («О, „на Вы“ перешел!» — подумал я. В машине, небось, попроще было. Или в ресторане, где ее за руку хватал, эдак по-простому, не представившись…)

— Я этот подарок не приму. По разным причинам, которые я объяснять не буду. Нет и все.

(- «Ага, морду мне били, а часы — брательнику!..» — демонстративно-обиженно вякнул Толик, — «А он еще ломается…»)

— Олег, Сергеевич, я прошу Вас…

Мама неодобрительно так на батю посмотрела и говорит:

— Олег, отказываться от подарка — это гневить мироздание.

Во загнула а?…

Батя только на ее реплику буркнул — «С мирозданием я уж как-нибудь сам разберусь, у меня с ним давние счеты… Все ты меня ЖИЗНИ УЧИШЬ…» — и, взяв опять коробку из Элеонориных рук, еще раз полюбовавшись часиками, вынул, поднес поближе к светильнику — а у них задняя крышка стеклянная, прикольно так — весь механизм видно, как там что тикает; постукал ногтем мизинца по корпусу и говорит: