Михаил Ахманов - Я – инопланетянин

Пришлось повозиться, пока мы выбирались на берег: дно тут было глубоко, а накат течения — жестокий и сильный. Наконец я справился с ним, поднял Фэй на руки и зашагал к той нише, где было сложено наше имущество. Кажется, этот момент явился мне в видении — ее лицо с плотно стиснутыми губами, и глаза, глядевшие вверх, но, вероятно, не замечавшие ничего. Была еще какая-то странность, к которой я не присматривался — путь по камням был нелегок и поглощал меня целиком.

В нише я вытряхнул вещи из рюкзака, надул его и перенес Фэй на это упругое ложе. Потом осмотрел, освободив от башмаков, комбинезона и шлема. Их яркий цвет поблек, но вмятин и разрывов не нашлось; на теле тоже ничего, ни переломов, ни открытых ран, лишь пара синяков. Однако ее сонливость и апатичный вид внушали опасения. В наших аптечках имелись всякие бодрящие снадобья, и, будь мы не одни, я вколол бы ей адреналин с глюкозой или дал таблетку алеф-стимулятора. Но в это время и в этом месте таиться не было нужды.

Я прикоснулся к ее вискам, провел по нежной коже пальцами, нащупывая контактные зоны, почувствовал едва заметное тепло и, дождавшись, когда оно перейдет в покалывание, что было признаком резонанса, послал энергетический импульс. Не очень мощный, но достаточный, чтобы справиться с ее апатией, восстановить истраченные силы и подстегнуть обмен. Фэй вздрогнула; черты, до той поры расслабленные, вялые, внезапно отвердели, и я, отшатнувшись в изумлении, на миг закрыл глаза.

Потом открыл и посмотрел в ее лицо.

Знакомое и будто без особых перемен: брови, приподнятые к вискам, густые, загнутые вверх ресницы и вертикальная морщинка над переносицей, яркие, изящных очертаний губы, ямочка на подбородке, глаза, словно темный янтарь, бледно-смуглая гладкая кожа… Но детская припухлость щек исчезла, а вместе с ней — та мягкость, неопределенность черт, которая свойственна юности и околдовывает многих, скрывая, как полупрозрачный туман, будущую красоту и тайну. Многих, но не меня; мне нравятся формы зрелые и завершенные, пришедшие в гармонию и обещающие тайны не в грядущем, а сейчас.

Я смотрел на Фэй, она смотрела на меня. Уже не девочка — женщина, каким-то чудом шагнувшая за две минуты к порогу тридцатилетия.

Она пошевелилась и села, прикрыв ладошками нагие груди.

— Что? Что-то не так с моим лицом?

— Не так, — подтвердил я. — Ты стала много краше. Это бывает с девушками, когда они взрослеют.

— Но разве я…

— Не волнуйся. Ничего плохого с тобой не случилось. Даже наоборот.

Я поднялся и вылез из расщелины. О том, что произошло с Фэй, могли быть разные мнения: то ли она потеряла годы жизни, то ли нет. Останется такой, как нынче? Или механизм перемен, запущенный вуалью, будет раскручиваться все быстрей, от зрелости — к увяданию, от увядания — к дряхлости? Впрочем, маловероятно; слившись с Фэй в момент резонанса, я не нашел никаких патологий. Ровным счетом никаких, кроме одной-единственной: в биологическом смысле она постарела лет на восемь-десять.

Внезапная мысль кольнула меня. Быть может, все дело во времени? Нет никакой субстанции, ни газа, ни силового поля, ни коллоида, которые могут ускорить процессы распада, а просто в вуали оно течет иначе? Десять лет за две минуты… Месяц за секунду… Шагнув через вуаль у Лашта, мы потеряли несколько дней, чего, пожалуй, не заметишь, но трос, провисевший полчаса, состарился на полтора столетия и лопнул… И все эти люди, что жили в Анклаве или пытались его исследовать, погибли естественной смертью, состарившись также стремительно, как наш канат… Люди и животные, дома и техника, и кости, и тот ковер в мечети… Вспомнив про кости и ковер, я решил, что в разных зонах время может течь по-разному — или, возможно, этот процесс связан с плотностью вуали. Кто ведает? Высокие звезды! Время — такая тонкая материя! Даже на Уренире оно остается тайной, полностью открытой лишь Старейшим; мы, существа из плоти и крови, кое-что знаем о времени, но не умеем им управлять.

Смеркалось. Я уже не различал цветов, и две фигурки над обрывом были одинаково темными: побольше — Сиад, поменьше — Макбрайт. Увидев меня, он замахал руками, подавая сигналы в принятом у экстремальщиков коде, — спрашивал, как Фэй. В порядке, ответил я и погрозил ему кулаком. Руки Джефа снова пришли в движение — теперь он интересовался, должны ли они с напарником форсировать преграду. Я сделал отрицательный жест, потом уточнил: «Слишком темно. Переправитесь завтра. Ночуйте на плоскогорье».

С вершины скалы, служившей нам убежищем, свисал канат. Большая часть его полоскалась в воде, унесенная течением, и я потратил несколько минут, чтобы вытянуть ее, уложить аккуратной бухтой и осмотреть место разрыва. Трос был диаметром в пять миллиметров, но кончик его утончался, словно прочнейший полимер растягивали год за годом, десятилетие за десятилетием, пока он не лопнул, сбросив в пропасть непосильный груз. Не стоило на него обижаться; он честно отслужил нам больше века.

Вытащив нож, я обрезал подвергшийся старению конец и вернулся в нишу. Фэй, по-прежнему нагая, сидела на матрасе-рюкзаке, скорчившись и уткнувшись лицом в колени. Ее дыхание было неровным; кажется, она старалась не разрыдаться, но всхлипы и стоны, едва слышные, все же нарушали тишину. У босых ног девушки лежало зеркальце — круглое, маленькое, в треть ладони.

Я опустился рядом и обнял ее за плечи.

— Командир… — Долгий протяжный всхлип.

— Зови меня Арсеном. И говори на русском. Это ведь наш родной язык, твой и мой.

Фэй приникла ко мне, дрожа. Но не от холода; я знал, что полученный ею импульс живой энергии бодрит и согревает.

— Что со мной, Арсен? — Она произнесла мое имя так просто, так естественно, что не было сомнений: произносила его не раз, но лишь в мечтах и снах. — Что с моим лицом?

Я погладил ее шелковистые волосы.

— А как ты думаешь?

— Я постарела, да? Я совсем дряхлая и некрасивая?

— Ну, я бы не сказал. Ты стала ближе мне по возрасту, хотя бы внешне. Это плохо?

— Не знаю. Еще не знаю. — Она помолчала, шмыгнула носом, вытерла глаза ладошкой. — Вы… ты… ты понимаешь, что случилось? Воздействие вуали?

— Вероятно. Что ты почувствовала?

— В первый момент — ничего. Потом темнота… Нет, не так! Все будто расплылось перед глазами, размазалось, замелькало… серый фон и тишина… такая тишина, будто умерли все звуки… Я знала, что плыву, дышу и шевелю руками, но это было знание, не ощущение… — Фэй откинула головку и посмотрела на меня. — Я ничего не чувствовала, понимаешь? Ни тела, ни воды, ни ударов о камни… Потом ты меня выловил. Это все.

— Уже немало, — заметил я. — Совсем немало! Выходит, я удачливый рыбак — выловил жемчужину из моря жизни, такого обширного и бурного. Большая редкость, славная добыча!

— Смеешься… Знаешь, ты повторил сейчас слова моих наставников в Хэйхэ. Они говорили, что жизнь — служение, долгое унылое служение, и радости в ней редки, как жемчуг в море… Разве не так?

Она прижалась ко мне еще тесней, словно боясь, что я разомкну объятия. Кожа девушки пахла водой, текущей с гор, и ветром, что носился над ковыльной степью.

— Не так. Твои наставники лгали, Фэй; жизнь — не служение, а праздник, и радость в ней частая гостья. Просто бывают радости большие и малые. Такие, как жемчуг, и такие, как скромное колечко из перламутра.

Слезы ее высохли, дыхание сделалось жарким. Щекоча губами мое ухо, она прошептала: Я твоя большая радость? Да, Арсен?

В голосе Фэй было столько надежды, такое желание найти тот самый драгоценный жемчуг, что я невольно вздрогнул. Я одинок, но в этом мире одиночество не исключение, а правило; лишенные связующей телепатической сети, мои земные соплеменники не в силах разделить ни горя, ни тоски, ни радости друг друга. Этот грех отчасти искупается любовью, но и она — редкостный дар, который скудные сердцем и разумом путают с похотью, физиологией или инстинктом продления рода. Любовь совсем иное чувство, синтез красоты и веры, ума и искренности, самоотверженности и отваги, а это даровано не всем. Одним — одно, другим — другое, и вечно чего-то не хватает…

Ольга, моя радость, моя боль… Был ум, была красота, и были самоотверженность и искренность… Чего же не хватило? Смелости и веры?..

Хватит ли у этой девочки?

Я поцеловал ее. Губы Фэй, сухие и горячие, обжигали. Я видел ее лицо в наступающих сумерках — повзрослевшее, полное жажды понять и разделить. Ее аура обволакивала меня любовью, теплом и желанием.

Но нет, еще не сейчас, не сейчас…

— Скажи, о чем вы спорили с Макбрайтом? Был приказ не лезть в вуаль, но ты его нарушила. Как он тебя уговорил?

Она виновато моргнула.

— Хитрый, словно змей… Сказал, что мы прошли через вуаль у Лашта и ничего плохого не случилось… сказал, что ты напрасно осторожничаешь… сказал, что мы еще пересечем вуаль, пересечем не раз, если не сегодня, так завтра… — Фэй стиснула руки, и я почувствовал, как тело ее напряглось. — Когда-нибудь придется пересечь, — пробормотала она, — и ты это сделаешь первым, меня не пустишь… Тем более что ты не слеп. Зачем тебе мои глаза?