Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

на Зорана и Ольстова парня, с которым тот перебрёхивался. – В остальном наставники вас сами накажут, как нужным сочтут.

Клесх отправился прочь, но у двери обернулся.

– Так, а из-за чего весь сыр-бор?

Зоран, который, видать, всех и взбаламутил, ответил:

– Ихний упырь Светлу пнул. Я сам видал.

– Что ж не вступился?

– Я вступился! Дак их семеро было, сразу стеной встали, – враждебно ответил парень. – Вот и сказал, чтоб в полдень сюда приходили, коли смелые такие.

– А сам, значит, решил пол-Цитадели привести?

– Никого я не приводил, – буркнул выуч. – Сказал, зачем идём, все и пошли. За этими-то вон никто не увязался.

Клесх покачал головой и усмехнулся. Поглядел на креффа ратоборцев, который от гнева стоял багровый, будто только из бани.

– Ольст, я б их не столько за драку выдрал, сколько за то, что девку обидели, – признался глава. – Драка что… Коли сил много и девать их некуда.

Крефф ратоборцев от этих слов стал ещё пунцовее.

– Донатос, к парню этому присмотрись. – Клесх кивнул на Зорана. – И девку свою… запирай, что ли.

Колдун сделался злее Ольста, а на Зорана метнул такой взгляд, что выуч сразу же слился с неровной стеной.

«Девку свою». Вот уж ярмо так ярмо. И от Клесха помощи не дождёшься. Надо ему больно. Экая потеха: глядеть, как полоумная к нелюдимому креффу льнёт.

Донатос очнулся от мрачных размышлений. А Светла продолжала хлопотать: сдвинула на край стола пилы, ножи и крючья, прикрыла рогожей мёртвое тело с развороченной грудиной, метнулась к рукомойнику сполоснуть руки. После расстелила на освободившемся месте тканку, водворила на неё миску, ложку, хлеб и закутанные в войлок горшки.

– Ты садись, садись, свет мой ясный. Кашки отведай. Сама варила! Покушай, ненаглядный, а то вон как с лица спал, одни глаза остались…

Донатос с безмолвным страданием во взгляде смотрел, как в стоящую перед ним миску Светла наливает жидкую кашу. От увиденного его передёрнуло, и он мученически простонал:

– Молочная?

– Так да. – Скаженная развела руками. – Ты всё воду хлебаешь. А без молока как же? Матрела сказала, завтра петухов резать будут. Дык я тебе похлёбочки куриной сварю. Ты клади, клади маслица-то! Как же кашку, да без маслица…

В миску полетел ярко-жёлтый кусок масла.

Донатос смотрел на морщинистую молочную пенку и мечтал оказаться где угодно: хоть на буевище с мертвяками, хоть с навьими на пепелище, – лишь бы только не есть молочного. С детства терпеть не мог ни томлёное молоко, ни парное. Однако под взглядом широко распахнутых глаз, смотрящих со слепой любовью, колдун отважно зачерпнул ложку и, зажмурившись, пихнул её в рот.

– А на второе я тебе репы с потрошками заячьими принесла. Ты кушай, кушай, миленький. У меня вон и кисель припасён…

Ежели б не полный рот каши, колдун бы выматерился.

Глава 3

– Славен, открывай! Ишь, заперся средь бела дня! Боишься, что украдут, что ли? Ясна? Есть кто живой?

– Иду! Иду! – донёсся из-за забора женский голос. – Не слыхала – кур кормила.

Створка ворот поползла в сторону, впуская гостей.

– Мира в пути, обережники. – Хозяйка подворья посторонилась, пропуская вершников. – Случилось чего?

– Мира в дому, Ясна, – поприветствовал женщину ратоборец.

Он был молод, статен и хорош собой, однако русые волосы и бороду уже тронула седина. Следом въехал на гнедой лошадке колдун. Темноволосый, чернобровый, но с такими светлыми глазами, что они на смуглом лице казались незрячими бельмами. Сторожевики промеж себя звали его Слепом, хотя в миру он был Велешем. Эти двое частенько останавливались тут на ночлег, а потому были свои, почти родные.

– Идите в дом скорее. Замёрзли, поди, – торопила Ясна. – Метёт-то как! Случилось чего, коли в непогодье такое по надобям поехали?

Она обеспокоенно смотрела на путников.

– Случилось. – Велеш кивнул спешиваясь. – Ходящие случились. Вот в Верёшки ездили, а на обратном пути решили к вам заглянуть, хоть обогреться.

Женщина покачала головой.

– Проходите, проходите. Я на стол соберу.

– Славен-то дома? – спросил колдун, поглаживая коня. – Или опять по лесу бродит?

– Да что ты, какой лес! – Женщина замахала руками. – В бане он. С утра хлев чистил, теперь моется. Пока светло-то.

Обережник кивнул, неторопливо рассёдлывая лошадь.

Проводив гостей в дом и накрыв на стол, хозяйка отправилась за мужем и заканчивать свои хлопоты.

Когда спустя четверть оборота скрипнула дверь и на пороге появился распаренный Славен, сторожевики как раз заканчивали трапезу.

– Мира в дому. – Ратоборец кивнул хозяину. – Как ты не утолщал ещё на эдаких щах-то, а?

Славен улыбнулся. На вид ему можно было дать вёсен тридцать пять. Лицо чистое, без морщин, светлые волосы, светлые брови, почти белые ресницы, а глаза тёмные. Им бы с Велешем поменяться очами, вышло б в самый раз.

– Мира! Хороши щицы, Елец? – весело спросил хозяин у воя.

– Ага! – Тот в ответ расплылся в улыбке. – Амоя Лада знатные блины печёт.

Хозяин заимки хмыкнул. Обережник любил молодую жену, опекал как ребёнка и как любимым же ребёнком гордился.

Наконец и колдун отложил ложку, сказал:

– Щи, блины… Сегодня нам и солома была б за радость. Как собаки бездомные: голодные да озябшие. Никак не отогреемся.

Славен сызнова улыбнулся, забросил на печь тулуп, в котором пришёл, и сказал:

– Вовремя приехали: вон как вьюжит. Сами-то в баню не хотите?

– Сил уж нет, – ответил ратоборец и добавил: – Славен, ты б дровишек принёс, а то промёрзли мы. До сих пор поколачивает…

Мужчина потянулся обратно за тулупом и проворчал:

– Так говорю ж, в баню идите. Но подтопить надо. Что верно, то верно.

И он, набросив на плечи одёжу, направился к выходу. Однако возле двери замер с нелепо вытянутой вперёд рукой. Будто на невидимую стену наткнулся.

Застыл. Напрягся. А потом медленно повернулся к сидящим за столом гостям.

Колдун смотрел на него тяжёлым взглядом и молчал. Ратоборец крутил нож, словно девка веретено, и задумчиво глядел на тускло поблёскивавший клинок, острый кончик которого упирался в лавку.

– Не получается? – сочувственно спросил Елец, не поднимая, впрочем, глаз. – Не пускает? Велеш ежели круг обережный чертит, ни одна тварь не изникнет.

Наузник, сидящий напротив своего сотрапезника, продолжал неотрывно глядеть на Славена. Тот молчал. Окаменел и смотрел по-волчьи.

– Что глазами жжёшь? – сызнова спросил вой, не отрывая взора от ножа. – Схожу-ка я и правда в баню. Ясну встречу.

Он поднялся из-за стола. А хозяин дома рванул было ему наперерез, чтоб удержать, но сызнова напоролся на невидимую преграду и побелел как береста.

– Хранителями молю, не тронь жену! – попросил