Пожиратели миров 8 - Кирико Кири

в себя суть человеческую и силу демоническую. Золотая середина. Я говорил, что твоя мать не робкого десятка? Она согласилась зайти дальше, чем кто-либо. Согласилась носить ребёнка от демона. Оставалось дело за малым — найти подходящего демона, и мы его нашли.

— Как его звали? — хрипло спросил я.

— Он называл себя Умбрай. Нам стоило некоторых проблем найти его. Никто не верил, что это вообще может получиться, учитывая особенности демонов, то, что они сами из себя представляют в нашей реальности, но… у нас получилось. У Каймерии получилось.

Инквизитор медленно обходил меня по кругу, сложив руки за спиной, как преподаватель, который спокойно и размеренно диктует своим студентам лекцию. Казалось, он даже увлечён этим рассказом, рассказывает с придыханием, будто заново переживает те самые моменты.

— Вы поймали демона? — уточнил я.

— Он сам пришёл. Удивительно, но иногда они приходят сами, стоит им что-либо предложить. И Каймерия предложила себя. Каким-то образом у неё получилось убедить демона согласиться, я не знаю, но она получить в себя его семя. Она сделала то, что не мог сделать в то время никто. Каймерия смогла выносить под своим сердцем ребёнка, лишённого слабости человеческой и неподконтрольности демонической. В тот раз нам улыбнулась удача, демон был силён.

И инквизитор Калсерион вздохнул так, будто очень сильно сожалел о чём-то.

— Всё было на нашей стороне, но, как и всегда, проблема подкралась незаметно. Я уже говорил, что твоя мать была очень сильной женщиной? Была по истине хорошим бойцом, который мог дать фору даже космодесантнику? — посмотрел он на меня. — Но как и любой женщины, у неё был один очень критически важный изъян, о котором мы все забыли. Даже не подозревали о его существовании, слепо верующие в то, что Каймерию это не коснётся, ведь она — меч, разящий врагов. Ты понимаешь, о чём речь?

— Материнский инстинкт, — негромко произнёс я.

— Именно. Именно он стал камнем преткновения, — покачал головой он, после чего поднял сжатый кулак перед своим лицом, глядя куда-то вдаль. — Мы были так близко к цели! Мы были готовы создать новое оружие! Создать воинов, что сломят ряды врагов человеческих! Достаточно было протянуть руку! Достаточно взрастить настоящего воина, настоящий меч разящий, что проткнёт тьму своим же клинком! Но… — инквизитор взглянул на меня с каким-то разочарованием, — у твоей матери неожиданно проснулась материнская любовь. Неожиданно, она стала не готова идти дальше.

— Что вы хотели сделать? — спросил я.

— Сделать из тебя то, для чего ты был рождён. Было необходимо закалить твой характер, чтобы сделать жёстким и непоколебимым. Требовалось сломить твои психические барьеры, чтобы подчинить нашей воле, чтобы быть уверенными, что ты подчинишься. И требовалось вывести тебя из себя, чтобы пробудить твои демонические силы. Требовалась боль, страдания и ярость, чтобы ты стал тем, кем должен быть, после чего мы смогли бы взять образцы и создать таких же воинов. Но твоя мать…

Инквизитор Калсерион вздохнул.

— Она была против, — ответил я за него.

— Каймерия была против, — кивнул он. — Она не могла смотреть, как тебя подвергают процедурам. Не могла слышать твои крики, и отказывалась тебя отдавать. Она рушила то, к чему мы так долго шли! Каймерия растила какое-то слабохарактерное существо и губила нашу работу на корню!

Внезапно воспоминания начали вспыхивать в голове. Ещё более отчётливые, ещё более яркие и незатуманенные, будто происходили совсем вот недавно. Это было будто продолжение прошлых видений, что нахлынули на меня во время песнопений.

Я вспомнил те процедуры. Меня привязывали к креслу и вкалывали какие-то препараты, что вызывали мучительные боли, будто тебе вырывают нервы вырывают на живую. Они подключали провода телу, заставляя двигаться и иногда пуская по ним ток. Заставляли проходить тесты, проводили на мне, ещё ребёнке, изнурительные физические нагрузки, запирали с другими детьми, где вы буквально дерётесь между собой…

И после каждой таких процедур меня забирала мать. Брала к себе на руки и уносила подальше от процедурных, постоянно гладя и нашёптывая, что всё хорошо. Но ничего хорошо не было, не так ли? Она знала, что со мной делают.

И я бы хотел сказать, что моя мать ничего не предпринимала, но пару раз она вырвалась и выдёргивала меня из процедурной, не позволяя и дальше измываться надо мной.

Да, теперь я помню её лицо.

Она всегда смотрела на меня с нежным выражением лица, её белоснежная чёлка спадала на её фиолетовые добрые и такие мягкие глаза. Она никогда не поднимала свой голос на меня, и её тон был всегда тёплым и нежным. Но вспомнить, как менялось её выражение и голос, когда она смотрела на других… и становилось понятно, что такой видел её только я. Для других она была воплощением смерти и ярости.

Дочерью Войны…

— Вы убили её, — подытожил я, вытаскивая из-за пазухи тот самый пистолет, что взял и прошлого хранителя храма. — Убили, потому что она мешалась.

И в этот момент инквизитор действительно смог меня удивить. Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Она мало общего имела с эмоциями, скорее подчёркивала ситуацию, которую он хотел выделить для меня.

— Мы не убивали её, Элиадирас. Каймерия с того момента только мешалась, это бесспорно, но убивать её было бессмысленно, так как это было бы пустой тратой ресурсов, которые были выделены нам на этот проект. Всё было и сложнее, и проще одновременно, так как именно её жизнь становилась главным ключом к решению проблемы с тобой.

— Что с ней случилось⁈ — поднял я голос.

— Странно, что ты забыл. Такое должно было отпечататься в твоей душе раз и навсегда, — инквизитор задумался. — Видимо, ещё одна проделка Каймерии, ещё одна палка в колёса, чтобы помешать нам и уберечь тебя…

— От чего?

— Мы действительно приложили руку к её смерти, Элиадирас. Поспособствовали этому. Но правда в том, что убил её ты.

После его слов зависает тишина.

Если раньше воспоминания сразу всплывали у меня в голове, едва я узнавал что-либо, как воспоминания, с которых стряхнули пыль и выставили под свет, то сейчас вместо них был туман. Я не могу вспомнить этот момент, как было это раньше, но могу прочувствовать его.

Я стою и смотрю ему в глаза, не в сила сказать вообще ничего. Но отчего-то внутри что-то очень жгучее и тяжёлое камнем обрушивается на душу,