Елена Долгова - Маги и мошенники

Колдунья из Тинока дослушала до конца и хрустко потянулась.

– Занятно врешь и как будто бы не впервой, словно ты повторяешь по написанному. Ладно, я могу поверить, что где-то далеко бродит сумасшедший грамматик, только какое до этого дело ведьме Магдалене?

– Самое прямое. Твоя жизнь была описана Адальбертом.

…На этот раз монах не отпрянул, он позволил ухватить себя за полу черного балахона. Ведьма прижалась к решетке, вцепившись в одежду инквизитора, приблизила свои горящие глаза к его холодным глазам.

– Ты врешь, любитель костров и огня. Ты не можешь этого знать наверняка.

– Я говорю правду. Когда-то у меня был дар белой магии, Магдалена. Я потерял его, не важно, как. Но пока этот дар оставался со мной, я все-таки многое успел. Можешь не сомневаться, твоя жизнь, а, быть может, и твоя смерть – только дар Хрониста. Ну как, ты довольна?

Женщина со стоном выпустила балахон инквизитора.

– Ты сам истинный дьявол. Я не верю тебе.

– Как хочешь, но я не солгал ни на маковое зерно. А сейчас и полностью докажу тебе, что ты заблуждаешься, не доверяя мне. Видишь этот ключ? Он от твоей клетки.

Ведьма жадно уставилась на ключ, словно тот был отлит из чистого золота.

– А теперь смотри, Магдалена, я открываю твою клетку, я выпускаю тебя. Ты ведь не ведьма в душе своей, а? Ты лишь послушная глина в руках безумного Адальберта. Ты не нужна Святому Трибуналу. Иди, куда хочешь.

Инквизитор повернул ключ, отпер замок клетки, осторожно отступил на шаг и, не поворачиваясь к колдунье спиной, выбрался из полуподвальной темницы.

Магдалена из Тинока затаилась, шаги инквизитора постепенно стихли, удаляясь. Она выбралась из клетки, темница тоже оказалась не запертой. Ведьма легко преодолела семь ступенек к свободе и толкнула тяжелую внешнюю дверь тюрьмы. Опять не заперто. Во дворе не было ни души, медленно догорал костер – самый обычный, на таких никого не казнят.

Ведьма из Тинока далеко обошла огонь, стараясь держаться подальше от света, а потом словно бы растворилась в ночной темноте.

На втором этаже каменного дома двое людей осторожно, не зажигая свечи, отошли от приотворенного окна.

– Вы уверены, что мы поступили правильно, мессир Людвиг? – спросил тот, что был повыше и поплотнее.

– Не сомневайтесь, Кунц. – Людвиг фон Фирхоф[1], доверенный друг церенского императора, ловко стащил с себя черную рясу монаха. – В конце концов, когда-то я сам был членом инквизиционного трибунала и хорошо знаю таких женщин. Она сейчас в гневе, и пойдет по следу нашего Адальберта не хуже гончей собаки.

Кунц Лохнер, капитан императорской гвардии Церена, пожал широкими плечами солдата:

– Император мудрее нас. Простите мое любопытство, вы солгали ей?

– И да, и нет. Кое-что из сказанного – истинная правда.

– И все-таки не следовало нам отпускать служанку дьявола.

– Не волнуйтесь, любезный друг мой, дьявол в данном случае совершенно не при чем. Такие женщины из народа интуицией легко постигают то, что нам столь скупо дает наука – она маг и знахарка, медикус посредством данного Богом таланта и собственного упорства.

– А как же градобитие и нашествие блох? – фыркнул капитан гвардейцев.

– Как многие талантливые существа, она помечена легкой печатью ненормальности. Эта женщина, движимая безумной гордостью и местью, внушила себе, что является истинной причиной градобития и неурожая. Увы, друг мой Кунц, жестокие неурожаи не редкость в Церене, град – такое же явление природы, как рассвет или закат, а блох в Тиноке всегда было предостаточно.

Друзья императора приглушенно засмеялись.

– Пойдемте отсюда, государь ждет, нам еще предстоит путь в Лангерташ.

Через минуту они выбрались во двор и, подобно сбежавшей ведьме, бесследно растворились в темноте.

Глава III

Семь дней Струса

Адальберт Хронист. Город Нусбаум, Церенская Империя.

В Нусбаум я прискакал близ позднего вечера, когда лиловая проплешина заката уже украсила западную сторону купола горизонта. Окраина городка пустовала, только мальчишка с репьями в волосах брел со стороны леса, неся вязанку сухих веток.

Близ окраины красовалось мрачное, не лишенное назидательности сооружение – капитальная, хорошего камня виселица. Большая часть крючьев пустовала. На двух крайних болтались в петлях весьма печальные силуэты оборванцев в полусолдатской одежде. Мне попалось под ноги что-то мягкое. Сначала я принял это за обычную для провинциальных мест кучку козьего навоза, но, приглядевшись получше, обнаружил смятую груду перьев. Это была раздавленная, почти раскатанная в лепешку птица. Бархатные перья, месиво мяса и легоньких костей кто-то безжалостно втоптал в грязь.

Я подозвал паренька и, угостив его сухарем, показал на висельников:

– Кто?

Мальчишка оказался на редкость словоохотливым, а история – незамысловатой. Повешенными оказались шарлатаны, впопыхах принятые добрыми нусбаумцами за колдунов. Эти незадачливые молодцы то ли неудачно попытались погадать, показывая ручную птицу, то ли попросту не уплатили долг.

Я невольно огорчился, еще раз посмотрев на кучку перьев. Ночная тьма близилась, словно прилив океана. Лиловый закат нагонял почти физически ощутимую тоску. Найдя приют на ночь в задних комнатах гостеприимного придорожного трактира, я вновь открыл свой in-folio. Плутовской роман – замечательный жанр. Наверное, на меня подействовало лиловое небо, я зажег огарок свечи и писал долго – почти всю ночь, переделывая по-своему услышанную историю…

…История эта получила свое начало во вновь отстроенном после пожара нусбаумском трактире, что не доезжая пяти лиг до Большой Терпихиной Развилки. Развилку так назвали давным-давно, еще в старые, добрые времена Большого Мятежа. Имя-то дали, да настоящую причину после этого и забыли, как полагается. В Новые Времена Безмятежности воображение добрых путешественников дописывало смутную картину прошлого по-разному. Иногда не без занимательности, чаще как придется, но всегда в согласии с собственными вкусами и разумением рассказчика.

– Болото с комарами, говорю я тебе!

– Я тебе говорю, монастырь там стоял раньше, со строгим уставом.

– Комары!

– Нет, с уставом!

– А я говорю, что матушка твоя была…

Трактирщица Матушка Петра, толстуха с толстым же красным бутоном, приколотым к необъятному корсажу, сердито косилась на зачинщиков спора. Ссорились Хайни Ладер и Рихард Лакомка, солдаты, лишь накануне с почетом уволенные из армии великого и благочестивого императора Гагена.

…Вот что уволенные, это все знали. Насчет почета – тут находились маловеры, ничего не понимающие в настоящих геройских подвигах…

Завсегдатаи обступили красного как свекла Ладера и нахально осклабившегося Лакомку, с нетерпением поджидая продолжения. Колбасник Шинцель в углу заказал телячьи почки и теперь отдавал дань продукту собственного изготовления, проданному кабатчице как раз накануне. Он уже подсчитал в уме, сколько заработает на каждом купленном Матушкой фунте потрохов. Словом, вечер обещал быть отменным, и ничего не обещало неприятных событий, которые как раз в это время собирались коварно нарушить правильный ход вещей.

Судьба стучится в двери по-разному. Иногда бравой рукой войны. Конечно, правой рукой, потому что левой руки у войны давно нет, этот рудимент сохранился исключительно у императорских интендантов. Порой – и куда чаще – судьба пользуется легкой рукой местного сборщика налогов, Лоренца Иеронимуса Нерона Роккенбергера. Но на этот раз судьба оставила утоптанные Госпожой Привычкой пути и призвала на помощь Его Величество Редкий Случай. После чего явилась нашим героям в образе Коломана Хаушки, по прозвищу Поросенок, каковое прозвище, не содержа в себе никакого поношения, лишь указывало на род занятий вышеупомянутого Хаушки, пастуха беконного стада.

Тщедушный повелитель нусбаумских хрюшек с трудом пробился в тесный круг, в центре которого герои меча как раз сходились в поединке разума.

– …была последняя шлюха!

– А твоя матушка не сгодилась даже в шлюхи.

Жаркий летний вечер не вполне располагал к драке, и появление Поросенка случилось кстати – как в подпиленные кости сыгралось. Ладер, задрав белесые брови и свирепо выпятив челюсть, уставился на пришельца. Лакомка, чернобородый верзила, ослабил пояс на немалом брюшке и потянулся к оставленной, но не забытой кружке.

– Ну чего тебе, Коломан?

– Старый Анцинус перекинулся!

Новость определенно вызывала интерес – Анцинусом звали ростовщика, в клиентах которого ходила добрая половине завсегдатаев кабака.

– Врешь!

– Не вру, хватил-таки удар старого ящера!

Гуляки подняли кружки, отметив событие, и вечер в трактире Матушки продолжился своим чередом.

Новопреставленный Анцинус к тому времени уже полностью утратил интерес к нусбаумским событиям, иначе непочтительная эпитафия Поросенка пришлась бы ему по вкусу. Во всяком случае, душеприказчик популярного ростовщика, местный знаток латыни и книг, обнаружил в доме покойного такое количество разрозненных ценностей, что образ дракона как-то сам собой сложился в изнуренных наукой, но все еще цепких мозгах ученого. Признаться, образ этот немало льстил Анцинусу Хрычу, который при жизни был щупл, мал ростом, кривоног и лыс.